Протоиерей Сергий Баранов

Прочитал удивительно теплую небольшую книгу протоиерея Сергия Баранова "Мой Афон", несколько глав из которой и представляю вашему вниманию. Всю книгу можно  скачать здесь

***

Путешествуя по Афону, мои спутники, восхищаясь живописными видами Афонской природы, любуясь прекрасными монастырями, повторяли: "Это рай земной, это рай!". Я подумал тогда: "Рай - это не то, что мы видим, а как мы видим".
И если это как будет духовным, то безжизненная пустыня и темная келия для нас может стать раем. Не что, а как.

***

Я читал отходную молитву. Умирал мужчина - не молодой, но еще и не слишком старый. Мог бы еще жить. Его убивал рак. Был поздний летний вечер, рядом стояли жена, сестра и соседка. Он тяжело дышал, окно было распахнуто настежь. Молитва звучала от лица умирающего: Матерь Божия, заступись, на суд иду. А внизу, прямо напротив окон, через дорогу метрах в 20-30, из дверей клуба выходила молодежь с шутками и весельем, беззаботно.
Они находились совсем недалеко, было хорошо слышно в тишине ночи их юные голоса и смех, и тут же слышалось тяжелое дыхание умирающего. Я переводил взгляд то на него, то на них. Как все близко в этом мире: радость и печаль, жизнь и смерть. И как редко мы об этом думаем. Те молодые люди шумели и смеялись, и даже не подозревали, что рядом, в 20 метрах умирает человек. Он тяжело дышит, страдает, и вот, потягивается всем телом, вздыхает последний раз и замолкает навсегда, сокращая очередь к смерти еще на одного человека. Очередь, в которой стоим все мы.
В миру мы редко думаем об этом. Заботы мира сего нас постоянно отвлекают. Заботы, заботы. Они не дают нам остановиться, оглянуться, одуматься.
На Святой Горе все построено так, чтобы максимально сократить эти заботы, уступив место мыслям и безпокойствам о вечности.
Останки умершей братии через три года вынимаются из могил чистыми костями. Черепа располагают в костницах, на полках рядами - черепа, черепа. За много лет много почивших в каждом монастыре. Над дверями костницы надпись: "Мы были как вы, вы станете как мы".
Афониты помнят об этом и думают. И поэтому строят свою духовную жизнь со страхом Божиим. Не животным страхом, который парализует волю и приводит к унынию. Духовный страх растворен надеждою. Надеждой на Бога, который так возлюбил человека, что отдал Сына Своего Единородного на смерть за него.
В храме часто слышишь вопросы: у какой иконы помолиться в этой нужде или в этой, как попросить за такое-то дело. Я иногда отвечаю:
- Иди к Распятию, посмотри на Христа, униженного и окровавленного, и подумай, сколько Он уже сделал для тебя. Ведь Он умер за нас. И чего стоят все наши земные просьбы и требования перед Крестом, на котором Бог?
Проси, потому что Он дал тебе это право "Просите и дастся вам" (Мф.7:7), но помни при этом, что Господь ждет тебя там, в Царстве Небесном. Не прилепляйся очень к земному, не задерживайся заботами здесь, чтобы не разлучиться тебе со Христом в вечности.
Благой страх должен быть не только о муках. Он должен ужасать разлучением со Христом, которого ты возлюбил, и разлука с Ним должна стать сильнее всякой боли.
Монахи не стесняются говорить о страхе. Для них страх Божий не слабость, а духовная сила. В миру все перевернуто сатаной вверх дном. Мы пытаемся хорохориться и строить из себя мужественных и сильных, говоря лукаво: "Я не боюсь смерти". Однажды я слышал эти слова от молодого мужчины, который пытался врать скорее не мне, а самому себе:
- Что вы мне все о смерти, я смерти не боюсь. Придет время, спокойно умру.
- Знаешь, я, как священник, имею дерзновение перед Богом вязать и решить, ходатайствовать и молить - ответил я. - Давай с тобой встанем на колени, и я попрошу Бога: Господи, этот человек готов к смерти, прими его душу с миром.
И этот "мужественный" артист не встал со мной. Он даже ничего не ответил. Просто молчал и вздыхал.
Страшно, Господи, страшно, много у нас грехов, которые разлучают нас с Тобой. И если мы не отчаиваемся и не теряем надежды, это не потому что становимся лучше (грехи все те же), а потому что Ты, Боже, милосерден безконечно, потому что имя Тебе - Любовь.

***

"Дурдом" - так в простонародье называют это учреждение. Официально оно звучит как "Дом для детей с патологиями в умственном развитии". Нас пригласили окрестить этих ребят. Сначала 80 человек, потом еще 30. Переступая порог этого уютного дома, невольно поддаешься какому-то немножко тяжелому настроению. Впереди столько страдания и горя. Но это бывает только в первый раз. За то короткое время, что я там был, состояние души изменилось настолько, что, прощаясь с администрацией учреждения, я воскликнул: "Какой сегодня хороший светлый день!". Все дело в том, что первые же дети, которых я увидел в холле учреждения, встретили меня улыбками и такими теплыми приветствиями, что от тени первого смущения не осталось и следа. Как будто в темной душной комнате открыли все шторы и окна, и хлынул солнечный свет. На их лицах, конечно, лежала печать недуга, но та доброта и младенческая искренность, с которой они встречали, покрывала все с лихвой. Они так искренне по-доброму говорили "здравствуйте", "спасибо" и "пожалуйста", что я не мог не умиляться.
Во время Крещения поражало то, как они помогали друг другу. Старшие снимали колготочки малышам перед помазыванием миром, затем также внимательно одевали. Протягивали ручки одни другим при помазывании. Те, что посмышленней, помогали более слабым, у которых их маленькие больные мозги не могли быстро справляться с непривычной задачей. Были такие, у которых ручки были недоразвиты или вообще не было кистей.
Я смотрел на них, на этих больных человечков и думал: "Господи, да ведь чтобы быть добрым и искренним, совсем не нужно много ума. Вот ведь эти больные головки вмещают совсем мало ума, но их простое сердце вмещает всего Тебя. Напротив, мы - те, кто пишется с большой буквы, умные и рассудительные, летающие в космос и поворачивающие реки вспять, - мы бываем так глупы в своей злобе, зависти, жестокости".
Как редко мы, замороченные какими-то правилами поведения, можем вот так просто, искренне, по-доброму говорить слова, которые звучали бы не из уст, а из самого сердца. У нас тяжелая жизнь, заботы, которые угнетают нас, делая серьезными, замкнутыми.
В другой раз, когда я крестил 30 малышей, скорченных церебральным параличом, уже в конце Таинства я вдруг обратил внимание на маленькую девочку, сидящую на полу, на ковре, всю искалеченную, искореженную страшным недугом. Я не сразу понял, что она делает, широко улыбаясь навстречу моему взгляду. Она пыталась сама надевать свои носки, хотя, казалось бы, в ее положении это невозможно - так искалечены были ее руки и ноги, и все тело. Но она это делала, хотя рядом были воспитатели и няньки. И победила, широко улыбаясь.
Господи, какая я бываю дрянь, когда ною и унываю в своей "тяжелой" жизни. Как всем вокруг становится нехорошо от моего "тяжело".
И как умилялось мое сердце, глядя на эту победу бедного безпомощного существа, которое смотрело на меня, широко разинув рот в улыбке. Это не я пришел утешать ее, это она говорила мне: "Радуйся, не унывай, когда тяжело. Все будет хорошо - мы с тобой в руках Божиих". Не нужно для этого много ума, нужно сердце, которое у них больше нашего.
На Святой Горе я познакомился с одним русским отцом N. Про таких говорят - он с простинкой. Его никогда не порекомендуют для духовной беседы, потому что не считают рассудительным, и он, конечно, не рассудительный и не мудрый, и в поведении его нет ничего "духовного". Одно слово - простец. И не великий молитвенник, и не строгий постник. Но в нем есть то, чего у него больше, чем у некоторых других. В нем есть детская простота и доброта. Он общается без подтекста. Говорит то, что думает, пусть даже не мудро. А если пытается лукавить, то как-то по-детски. Все сразу видно.
Однажды он исповедовался у меня, все напоминало исповедь детей, когда служишь в своем храме. Так было умилительно наивно и просто, что нельзя было не простить и не любить его в тот момент.
В другой раз я исповедовался у него, и, попросив прощение за то, что бывали случаи, пропускал правило - услышал от отца: "Так ведь правило не тяжело читать, чего там, встал и прочитал, и все. Нет, его не тяжело читать". Он говорил это как будто не мне, а сам с собою и, удивляясь, действительно не находил, чего же там тяжелого. Взял да прочитал. Наше "тяжело" начинается еще до правила. Мы уже рассуждаем: устали, времени для сна остается мало и т.д. И поэтому уже заранее тяжело.
У него по простоте, наверное, мало рассудительности, он не мается этими помыслами, просто встал и прочитал, ведь не тяжело. В связи с отсутствием этой рассудительности он и общается просто и искренне и улыбается часто. Вот уж действительно, чтобы быть добрым совсем не нужно много ума.
"Не будете как дети, не внидите в Царствие Небесное" (Мф.18:3).

Молодой священник делится со мной:
- Отец, я соборовал женщину, которая была так плоха, что не могла даже говорить. Но в конце Таинства она будто ожила. Она молилась вместе со мной, силы к ней вернулись, я переживал торжество жизни над смертью. И это происходит уже не раз. Я убеждаюсь, какая сила дана священнику. Это так вдохновляет в духовной жизни.
 Я старался внимательно слушать, но в моем уме было другое. Я слышал слова Христа - Радуйтесь не о том, что бесы вам повинуются, а радуйтесь о том, что имена ваши написаны на небесах. И эти слова Господа были не ему, а мне - имеющему горький опыт непрестанной потери Христа. Как часто я предпочитал и предпочитаю сиюминутную чечевицу своему первородству.

***

Однажды в тюрьме один заключенный из моих, церковных, спросил:
- Батюшка, я скоро освобожусь и надеюсь, что выхожу другим человеком. Церковь изменила меня, и дай Бог, больше и больше меняться в лучшую сторону. Но у меня взрослый сын, который знал отца другим, как хочется, чтобы он не повторял моих ошибок, как хочется, чтобы он тоже стал верующим. Что мне ему сказать, как объяснить?
Подумав, я ему ответил:
- Знаешь, не нужно ничего говорить. Если твое изменение действительно искреннее и доброе, он сам это увидит, и обязательно будет думать об этом. Он не услышит от тебя о Христе, он увидит в тебе Евангелие.

Перед своей первой поездкой на Афон я беседовал с духовником одного московского монастыря. Он говорил тогда:
- Очень хорошо, на Святой Горе много духовно опытных людей. Сможешь поспрашивать, разрешить свои вопросы.
На что я ответил:
- Батюшка, на Афоне, пожив среди праведных добрых людей, мне станет стыдно за себя. Этого будет достаточно.
- Наверное, так и есть, - подумав, ответил он.
Уже там, на Афоне, попав к духовнику в одном тихом скиту, мой друг разрешал свои недоумения, а я стоял и ждал своей очереди. Освободившись, батюшка вышел ко мне и спросил:
- Ну, а у тебя какие вопросы? Задавай.
- Мне нужна исповедь и ваша молитва о моих грехах. Вопросов нет.
Он улыбнулся и сказал:
- Пойдем исповедоваться.
Рядом с такими людьми можно просто молчать, просто быть. Все недоумения разрешаются сами собой и, кстати, видишь часто, что большая часть этих недоумений надуманная, не стоящая внимания. Я бы даже ответил на вопрос такого праведника: "Чадо, ты что-то хотел, ты хотел спросить?". Я бы ответил: "Отец, нет, просто постоять возле вас".
В монастыре Ватопед игумен отец Ефрем имеет добрый обычай - на трапезе, когда дежурный монах читает поучения святых отцов, изредка тактично прерывать его и объяснять братии то место, которое привлекло его внимание и которое он хотел бы объяснить подробнее. Сидя недалеко от игумена, как гости-священники, мы, совершенно не понимая греческого языка, смотрели на него заворожено, мы не понимали, что он говорит, но то, как он говорил, нас пленило. Это была речь любящего отца к любимой братии. Он говорил очень мягко, неспешно и в то же время выразительно. Самое главное, он говорил не для себя, он говорил для них. И внешнее его отражало его внутренний мир, богатый Христом.
Ночью, отстояв службу в соборном храме, нас пригласили в параклис - небольшой придел, где должна была совершаться Литургия. Зайдя в церковь и поцеловав по обычаю иконы, я выбрал себе место, как посчитал, самое скромное, справа сразу у входа. Через некоторое время вошел игумен, отец Ефрем, и остановился оперевшись на свой игуменский посох сбоку в шаге от меня.
Мысли мои полетели, какой я счастливый: стою рядом с игуменом и мы вместе молимся на Афонской Литургии. Посмотрев на него и слегка поклонившись, я уловил его мягкую отеческую улыбку. Мы простояли так некоторое время (минут 5-10), когда на нас обратил внимание один монах из братии монастыря. Смутившись, он поспешил ко мне и стал шепотом что-то объяснять на греческом. И тут я понял. В центральном приделе игуменское место находится в красивой резной с золотом стасидии под балдахином, справа у колонны, поддерживающей свод. Это место не спутаешь - слишком оно значимо. Но в боковых, маленьких приделах храма игумен занимает обычно крайнюю правую стасидию, в которой в это время находился один очень наивный русский священник. Я очень смутился, и, извинившись, тут же уступил игумену место. Ни тени раздражения, ни слова укора, только легкий поклон и мягкая отеческая улыбка. И слов не нужно.
У меня дома на полочке стоит фотография одного греческого старца, которую, вырезав из книги, я вставил в рамочку. Однажды один священник спросил:
- Кто это?
Я сказал, что давно читал о нем книгу и вырезал его портрет, но уже даже забыл его житие.
- Так зачем портрет, если не помнишь, о чем он говорил?
- Что говорил, не помню, но в его лице все Евангелие. Посмотри на его лицо. Перед этим портретом трудно грешить, как перед Христом.

***

Написав свои рассказы, я дал прочитать их духовному другу-священнику. Он действительно друг и может говорить со мной без лести, а так как есть - прямо. И вот, прочитав мое сочинение, он сказал:
- Не обижайся, но в своих рассказах ты столько якаешь, что режет слух.
Спаси тебя Господи, дорогой друг, так оно и есть. Мне стыдно от этого. Но главное дело не в стыде. И об этом я хотел сказать в заключении. Для меня страх и стыд не самые главные силы, сдерживающие от греха. Страх смерти и вечных мук - сильное лекарство, но есть одно "но". Человек, бывает, говорит сам себе: "Да, страшно, но, может быть, это будет еще не завтра, и даже не в этом году, а, может, и через много лет. Еще будет время образумиться. Сегодня я немножко расслаблюсь, а завтра обязательно возьмусь за ум". И завтра то же самое. Стыд и совесть это тоже сильно, но я хорошо помню тайную литургическую молитву на Херувимской, в которой есть слова: "Господи, избави мя от совести лукавыя".
Это страшные слова - ведь теряется последняя надежда на покаяние. Где не действует страх, может помочь совесть, но если совесть лукава, т.е. оправдывает сама себя, то что же может помочь? Есть ли другие средства? Средство есть, и я думаю для воцерковленного человека оно самое действенное.
Если христианин переживал радость встречи со Христом в опыте благодати, то горький опыт теряния Его будет для бедного грешника большой раной, которая болит и мучает. И это происходит не завтра, не через год, а прямо в ту же минуту, в которую твои отношения со Христом нарушились - прямо сейчас. Можно обмануть совесть, и она скажет тебе: "Да, ты прав, только так и нужно поступить:". Но ты встаешь на молитву и перед тобой нет Христа. Пусто. И мира нет, и радости. И тут не слукавишь и ничего не повернешь.
"Седе Адам прямо Рая и горько плакаше". Адам знал Рай, он помнил хождение перед Богом лицом к лицу, и поэтому ему было что терять и о чем плакать. Мы тоже должны знать Рай хоть отчасти, хоть самую малость, а то нам не о чем будет плакать и не с чем сравнивать.
Говоря о благодати, я не имею ввиду только благодать совершенных. Бывает, и малая благодать в меру возраста и, как говорят, призывающая благодать. Не нужно бояться этого слова. Ведь, по преподобному Серафиму Саровскому, цель жизни христианской и состоит в стяжании Духа Святаго, который и есть наш страх, наша совесть, наш разум, наша вечная жизнь, предначинаться которая должна уже здесь, на земле. Легко понимается, как мы в грехах теряем благодать Духа Святаго, но как ее возвращать?.. "Седе Адам прямо Рая и горько плакаше". Согрешив пред Богом, тут же кайся и плачь горько, а чтобы это было сильно и действенно, признай искренне всем сердцем свой грех. Обнажи его перед самим собой и перед Богом. "Смирихся и спасе мя Господь. Смирихся и молитва моя в недро мое возвратися". И примирившись со Христом, не желай опять первого места, будь доволен самым последним, и там, на последнем месте, найдет тебя благодать и утешит несказанно.

 

Из книги "Мой Афон"