Попов Олег. Мир за окном.(Пальцевая техника. Картина написана пальцем)

Какой рисунок на мраморе? Какие формы у облаков? Трудно ответить. Разные. Причудливые, неожиданные, неправильные. Неправильные с точки зрения геометрии, прямых линий и человеческой деятельности. Бог, творя, использует прямые линии как идею, но не позволяет Себе воплотить их в сотворенные вещи. Дерево стволом растет по вертикали, а ветвями распространяется вширь, по горизонтали. С точки зрения геометрии, внутри каждого дерева как идея, как система координат нарисован крест. Но в природе вы креста не увидите. Бог предоставил человеку понять идеальный мир и воплотить его в веществе.



 

Дальше мысль увлекается к той бездне, что связана с крестом, который сделали люди и Богом, разрешившим Себя на кресте распять. Господь умирал на прямых линиях. Но не будем сейчас об этом. Мы – хозяева мысли, и свернем эту реку на время в иное русло.

**

В одном из тех мест на земле, что заласканы солнцем и обрызганы морем, я сижу у окна. За окном – ветер. Словно повар за чуб провинившегося поваренка, ветер гнет и терзает и мучит своими порывами ветви черешен и вишен.



Здесь, в помещении, я нахожусь в царстве прямых линий. Прям подоконник, прям контур дверей, холодильник, кухонный шкаф, телевизор, стол. Всё вокруг воплощает прямую линию, прямоугольники и квадраты. А за окном – царство неповторимости и той гармонии, что не рифмуется с геометрией. Все ветки не похожи друг на друга, все ягоды на грядках и каждый листик – личность. Они уникальны и не шаблонны. Откуда взялся этот контраст? Может, от человеческой слабости? Прямая – это кратчайшая линия между двумя точками. Человеку нужно экономить время, силы и материал. Он вынужден ходить, планировать, строить, используя прямую линию, поскольку он слаб и умен. Богу же не нужно экономить ни силу, ни время, ни расстояние. Сотворенные Им леса и горы отрицают человеческую скупость и прямую линию.

Иван Карамазов бунтовал и дерзал на возврат Богу «билетика» из нравственных оснований. Но если бы по небу плыли квадратные облака, у человека появилась бы возможность рассориться с Богом из эстетических соображений.

Человек живёт в двух мирах. Если б он всегда ночевал под звёздами, ему пришлось бы непрестанно стихословить Псалтирь. Чтобы не думать о Боге всегда, человек изобрёл рукотворные «кущи», в которые, словно когда-то Адам, добровольно спрятался. Эти кущи – цивилизация, вторая природа. И что такое наш потолок, как не иллюзия слепоты Всевидящего Ока?

Человек делает жильё, потом жильё делает человека. Так рассуждал Достоевский, рисуя Раскольникова жителем тесной клетушки. Если мысль снует и движется в кругу житейских понятий, лучше думать её в помещении. Но если мысль рвётся к Богу, словно робкими пальцами хочет коснуться иного мира, то лучше выйти на воздух. Но не на городскую улицу, а в поле, лес или на побережье.

Для инженерной и бухгалтерской работы нужны как воздух прямые линии интерьера и искусственный электрический свет. Для придворных интриг нужны длинные коридоры и высокие потолки. А для поэзии и богословия нужен гармонический хаос природных красок, звуков и запахов. Богослов, богословствующий всегда в кабинете, рискует родить странное или страшное богословие.

**

Но вот вопрос: а как же храм? Ведь это здание, посвященное встрече с Богом, рождено культурой и насыщено мыслью, и инженерной, и эстетической. Да, храм – это чудо. Правильно и красиво построенный храм кажется выросшим из земли или всегда бывшим на этом месте. И греки раньше не обтёсывали камни церквей до гладкости, чтобы жилище благодати было построено из минимально обработанного человеком материала. Там должен быть священный полумрак, особый запах и обязательно живой огонь. Лишь гений, кладущий Богу земные поклоны, может создать дом молитвы. Иначе получится дом культуры с крестом наверху и электрическим паникадилом.

**

Умопостигаемый человек симметричен и идеален. Умопостигаемый человек хочет, чтобы его нарисовал Леонардо да Винчи. Реальный же человек всегда имеет изъян. Отклонение от штампа обязательно. Будь мяч для гольфа идеально гладким, он не летел бы далеко. Нужны оспинки, ямочки, рытвинки. И увидь мы идеального человека, мы убежали бы от него в ужасе, как от ожившего робота, или, как от покинувшего витрину манекена.

Но мысль человеческая оперирует числом и линией, которые живут и движутся там, где может быть ошибка, но не может быть изъяна. Ум наш дышит воздухом, окружающим Бога, то есть идеями. Это не Сам Бог, но Его воздух, та среда, что волнуясь, играет складками Его риз.

И ещё. Человек похож на дельфина, не потому, что оба – млекопитающие. У дельфина есть лёгкие, он дышит воздухом, но живёт в воде. Ему нужно выныривать и вдыхать, чтобы затем погружаться и стремительно двигаться. И человек дышит воздухом иного мира, а живёт в этом. Он тоже должен вдыхать тот, «иной воздух», чтобы энергично и стремительно двигаться в этой привычной среде. И человек изначально так же красив и добр, как то морское животное, что спасло Орфея и возило его на спине.

**

И даже не в двух, а в большем количестве миров живёт сын Адама. Первое разделение, первая пара – это «мир сей» и «мир тот». Вторая линия фронта проходит через «мир сей». Это мир, сотворенный Богом и мир, сочиненный и построенный человеком, цивилизация, вторая природа, Каиново наследство. «Мир тот» тоже не однороден. Он полон, он кишит живыми существами, и жители его двояки. Одни благословляют и славословят, другие – хулят и проклинают. Дельфин, выныривая, просто дышит, а человек, вторгаясь умом в невидимое, иногда дышит воздухом, а иногда – ипритом. Отправляясь в мысленную реальность, нам нужно запастись мысленным противогазом.

**

Мир дробится и делится на кубики, песчинки и квадратики. Так картинка в телевизоре вдруг может сбиться, и вместо привычных лиц и интерьеров ты вдруг видишь головоломку цветных клеточек, изнанку цифрового изображения.

Вот так и мир. Он кажется твердым и незыблемым. Но мы-то знаем, что в назначенное время он начнет стремительно рассыпаться, как песчаная статуя, бывшая монолитной пока песок был мокрым. Высох песок и дунул ветер, и невольно вспоминается наступление обещанного дня, «в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают» (2 Пет. 3:12)

Все эти мысли только и переберешь в уме, что на отдыхе и в относительном спокойствии. В городах, посреди беготни, где небо – с овчинку и асфальт под ногами, другие мысли оспаривают право ночевать в твоей голове. И пока они там ночуют, тебе самому не спится. Но здесь, где земля заласкана солнцем и обрызгана пеной, мысль становится масштабней, и из всех евангелистов хочется читать преимущественно Иоанна, ибо его символ – орел.

**

Небо высокое. Тучки на нем лермонтовские. И гордые скалы тоже лермонтовские. На груди у этих каменных уступов ночуют золотые тучки, улетая поутру, и оставляя влажный след на груди очередного каменного великана.

А ветер гнет к земле ветки черешен и вишен, словно он – ветер – толстый и грозный повар, а они – деревья – провинившиеся поварята. Вглубь ли, вширь ли посмотришь, все удивительно.

«Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пет. 3:13)

Правмир