Иногда в нашу редакцию поступают обыкновенные, казалось бы, звонки и письма – но именно они еще и еще раз позволяют увидеть, как вера приводит человека к необыкновенным поворотам судьбы. Одна из таких «непридуманных историй» произошла в жизни прихожанки Свято-Никольского храма города Звенигово Любови Ивановой. В ее сердце сегодня работает три искусственных клапана — даже при нынешней «волшебной» медицине это практически чудо. Перенести операцию, исход которой не могли бы предрешить ни в одном кардиоцентре, ей помогли вера и ощущение близости Господа, постепенно возраставшее в ее душе на протяжении многих лет. Теперь к нему прибавилось и чувство благодарности, способное воодушевить тех, кто переживает в чем-то похожую ситуацию.

Портрет в военной форме

О том, что у нее порок сердца, Люба не знала до двенадцати лет. Проблема выявилась при школьном медосмотре — тогда девочка наконец поняла, почему ночами ей становилось трудно дышать. В подростковом возрасте ей стало еще хуже, так что о полноценной жизни можно было почти забыть.

— Я сидела на кровати, как старушка, в платке, кончики которого подрагивали от бешеного стука сердца, — вспоминает Любовь. — Ни лежать, ни идти куда-то я не могла. А в душе очень хотелось выучиться и стать медсестрой, чтобы знать все про свою болезнь и помогать другим больным людям.

В своих мыслях о жизни Любе очень хотелось хоть на что-то надеяться. На «что-то свыше», или на людей в белых халатах… Но средства медицины тогда, в конце 60-х, были куда более ограниченными, а православного храма не было на много километров окрест. На месте икон в углу висел портрет рано умершего отца — молодого, в военной форме. К нему-то и подходила девушка в тяжелые минуты. Ее «молитва» состояла из двух слов: «Папа, помоги!»

Спустя десятилетия для Любови стало очевидным: тогда, «посредством» папы, ей действительно помогал Господь. Она не только выучилась на медсестру, но и вышла замуж, устроилась на работу в родном Звенигово — словом, смогла жить так, как любой обыкновенный советский человек. Однако все чаще ее, живущую в достаточном благополучии и относительно счастливом браке, ставил перед бездной бессмысленности вопрос: «Для чего же я живу?»
 

Божий дар

Врачи категорически запретили Любови иметь детей — что называется, никогда и ни под каким предлогом. Однако, когда после замужества прошло уже шесть бездетных лет, она окончательно пришла к мысли: родить ребенка для нее — единственная возможность изменить жизнь, «перескочить» на другую сторону пропасти. Или — сорваться в нее.

Увидев ее, сложнейшую «сердечницу», беременной, врачи не могли подобрать слов для правильного разговора. Направляли то туда, то сюда, решали, как спасти хотя бы мать. Лишь местный звениговский врач спокойно сказал ей: «Люба, оставайся здесь. Все будет хорошо».

Она родила сына. Сама, без кесарева сечения, без сердечного приступа. Во многом это было заслугой того самого врача, Юрия Варфоломеевича, не побоявшегося взять ответственность за ее сложный случай. Крепкий и на редкость спокойный мальчик Алеша с младенчества не причинял особых хлопот, словно был нарочно «подобран» для ее слабого здоровья. И молодая мать не переставала мысленно благодарить своего спасителя в белом халате. Однажды, гуляя с коляской по городским улочкам, она случайно встретилась с его женой. Испытывая неловкость, сказала ей, что назвала сына Алексеем — а не Юрием, как это, наверное, следовало бы в честь человека, который дал ему возможность появиться на свет. Просто это имя — Алеша — неожиданно пришло ей в голову в первые часы жизни сына, и с тех пор уже не «отпускало». «А я ведь так и думала,— неожиданно ответила женщина.— Потому что Алексий — человек Божий. И сын у тебя тоже не чей-то, а Божий дар».

С этого момента Любовь ведет отсчет своей осознанной веры.
 

Ближе к Заступнице

Свято-Никольская церковь в Звенигово была заново освящена в 1990 году, и Любовь вместе с сыном практически сразу стали ее прихожанами. Это было обычное для многих новоначальных «христианство от скорбей»: просьбы к Богу о здоровье, о родных, о хотя бы относительном мире с мужем. В нем словно не было какого-то «иного» измерения, решимости — Господь дал ощутить ее позже, когда вдоль волжских берегов в Звенигово пришел первый многодневный крестный ход Волжск-Морки.

— В храме сказали: они уже в десятке километров, можно ехать встречать. И я решила, что тоже поеду. Пришла домой, надела кроссовки — ведь обратно до города нужно идти пешком. Все на меня: ты что, куда — ты еле дышишь! А потом уже алтарник, с которым мы добирались до места, посоветовал: если нет сил, нужно держаться ближе к Заступнице, к чудотворной Седмиезерной иконе, которую несут во главе крестного хода. Она поможет — и дойдешь, не отстанешь. Я себе крепко затвердила эту мысль: так и буду стараться.

Чтобы остаться в первых рядах и не затесаться в толпе, Любе приходилось буквально бежать за иконой. Она цеплялась за нее взглядом, всеми силами. В тот день она сознательно не взяла с собой никаких сердечных лекарств — ее упование была таким, как никогда прежде. «Ближе к Заступнице — и дойдешь». Лишь увидав вдали городские пятиэтажки, она поняла, что «налегке» пробежала со своим больным сердцем весь путь — а это, хотя и с остановками, не менее трех часов по полям и лесам. Такого «путешествия» не было еще никогда в ее жизни.

А после него началась череда паломничеств. Вначале ближних, а потом и дальних — Дивеево, Серпухов, Москва. Влекло в дорогу то самое чувство близости к святыне, испытанное тогда, в крестном ходу. Можно заметить, что все места, которые удавалось посетить матери и сыну, были особо связаны с Божией Матерью, с почитанием ее чудотворных икон. Быть может, это было особым материнским утешением перед предстоящими испытаниями…
 

Последний вагон

Минувшие два года в жизни Любови можно было бы описать одной фразой: беда не приходит одна. В нелепом несчастном случае погиб муж сестры. «Сгорел» от онкологии за считанные месяцы племянник. Слегла от пережитого престарелая мама. Выхаживая ее, Люба не жалела сил. И в результате не выдержала — случился инсульт.

Общаясь с этой женщиной, почти не веришь, что когда-то ей давалось с трудом каждое слово. «Методику» восстановления речи она изобрела себе сама: взяла в руки молитвослов и, запинаясь, по слогам стала читать знакомые слова утренних и вечерних молитв. И память, голос почти по-евангельски стали повиноваться «избытку сердца». Боже, милостив буди мне грешному... Верую… Отче наш…

Эти же слова она, вероятно, твердила и в «Скорой помощи», в прошлом году, накануне праздника Введения, увозившей ее с тяжелейшим сердечным обострением. Вывод врачей был однозначным — срочная операция. Но где под конец года достать драгоценную квоту, дающую право и средства на лечение? И можно ли вообще что-либо сделать за считанные дни, которые могло продержаться сердце пациентки…

Любовь помнит то время как в тумане. У нее не было ни денег, ни связей, ни даже молитвослова под рукой — не успела положить его в больничный пакет. А нужно было исповедоваться, писать завещание, что-то решать… Единственным возможным вариантом был Киров, местный кардиоцентр. Но ехать туда нужно было на машине, на свой страх и риск — и почти в неизвестность. Да что скрывать — Любови сразу сказали, что даже с одним «прохудившимся» клапаном человек порой умирает на операционном столе — а здесь предстоит заменить три. Надежд было немного.

— Тут мне случайно вспомнилось, что где-то в записной книжке остался телефон приемной Владыки (архиепископа Йошкар-Олинского и Марийского Иоанна.—Е.С.),— рассказывает моя собеседница.— И я решилась позвонить и попросить благословения на операцию и молитв. Был неприемный день, но Владыка поговорил со мной, дал по телефону некоторые наставления. И я, как-то успокоившись, стала ждать, что уготовано мне Господом.

О Любе молились врачи в ее родной звениговской больнице, молились знакомые и собратья по приходу, молился горячо любимый единственный сын, однажды, по дороге из Почаева, едва не попавший в аварию и уверившийся в том, что беда может все же пройти мимо, в двух шагах. Расхожая фраза «остается только молиться», так часто воспринимаемая как приговор, была понята им без истерик, буквально. И эта общая молитва стала, возможно, тем «горчичным зерном», благодаря которому задвигалась, зашевелилась неожиданно бюрократическая гора.

В один из тех напряженных дней Алексею позвонили. Жужжание сотового в тот момент отозвалось содроганием в сердце, но новость была хорошей: Любу готова принять Москва. Ей сделают операцию в НИИ трансплантологии и искусственных органов — почти без очереди. Бесплатно. Осталось лишь взять билеты на поезд — прямо на сегодня. Успеть, хотя бы в последний вагон.

Эту фразу — «вскочить в последний вагон» — Любовь услышала в отношении себя уже впоследствии, через полгода, живой и почти здоровой вернувшись в родную городок. Врач-кардиолог, пытаясь объяснить, что произошло с ней тогда, сказала: «Считайте, что вам удалось взять последний билет в уже уходящий поезд». И добавила: «А значит, у вас счастливая судьба».

— Да дело ведь не в «счастливости», не в удачливости… — пытается подобрать слова вчерашняя пациентка.— Это все воля Божия, что у меня вот такой «редкий случай». Самое удивительное, что сейчас, вернувшись с операции, я могу сказать: если идти с верой, во всем этом нет той боли и того страха, которые многие представляют себе. При центре, где я лежала, есть домовый храм, и мы старались хоть по стеночке, хоть как-то ходить туда на службы. Очень запомнился батюшка, который там служит, его проповеди. А еще я старалась все время читать про себя молитву «Богородице Дево, радуйся…», как велел мне Владыка,— и не испытывала никаких навязчивых, пугающих мыслей. Было какое-то необъяснимое спокойствие, даже уют — но я знаю, что если бы не благословение Владыки, не молитвы многих людей, все было бы по-другому…
 

Живая тишина

Любовь встает из-за стола, ставит на плиту уже не первый за три часа задушевной беседы чайник… Я удивляюсь непринужденности ее движений: ведь после операции в груди распилены все кости. Удивляюсь восторженной быстроте ее речи, на редкость, после инсульта, хорошей памяти, полушутливой доверительности, с которой она говорит порой о далеко не радостных вещах. Кажется, есть такой «органический» тип людей: жизнерадостных и жизнелюбивых настолько, что рядом с ними даже закоренелый нытик перестанет копаться в себе. А может, и не только в этом дело — а в том, что со стены в кухне этот дом благословляет преподобный Серафим и осеняет пришедших ласковым, отгоняющим уныние взором.

Теперь, после многих дней напряженной тревоги, здесь царит живая тишина. Это ощущение трудно объяснимо: оно всегда возникает в доме, где все делается с молитвой. Хочется смотреть в окно на лиственницу во дворе, листать паломнические альбомы и никуда, никуда не спешить…

— Дело не в том, что мне так уж хотелось про себя рассказать, - уже у машины догоняет нас Люба.— Главное, мне бы хотелось всем, кто мне помог, кто за меня молился, сказать спасибо через вашу газету. Поблагодарить в первую очередь Владыку, и прихожан Свято-Никольского звениговского храма. А еще Юрия Варфоломеевича, который помог мне родить сына, и главного кардиолога республики… Вы ведь напишете об этом, правда?

Я пытаюсь что-то возразить ей, скептически заметить, что «список благодарностей» не предусмотрен в рамках журналистской статьи. Но разве устоишь перед потоком столь искренних и горячих, пусть и самых простых человеческих, христианских чувств. И сердце сдается. Напишу, обязательно напишу…

 

Елена Сапаева
Мироносицкий вестник