Сегодня женщина упала на остановке. Хотела присесть на скамейку, жерди разошлись, и женщина упала. Эту остановку установили около года назад. Для благоукрашения…

Сначала с неё свинтили гайки и вытащили болты, так что жерди уже не крепились, а просто лежали как придётся на кронштейнах. Потом и вовсе одну за другой две жерди спёрли. Потом пропало плексигласовое стекло. Одно. Потом второе. И третье. Их аккуратно отвинчивали и уносили невесть куда одно за другим с выдержанными промежутками в пару недель.

Я часто жду маршрутку на этой остановке и наблюдал это методичное разрушение. И единственное, что меня веселило, – это надпись, предусмотрительно наклеенная в первый же день установки сооружения: «Внимание, ведётся скрытая съемка!».

Это как шутил один мой знакомый. Если кто-нибудь ронял и разбивал чашку или совершал другую досадную оплошность, приятель с комической серьёзностью замечал: «Ничего, ничего, я смотрю…»

Всё больше людей твердят о каком-то европейском выборе, но в головах-то у нас даже не Азия – Азия богата и крепка традициями, – в головах у нас вообще невесть что!

Около другой остановки спёрли люк. Дыру прикрыли наполовину бетонным блоком, и он лежит так уже несколько лет. Когда коммунальщикам понадобилось что-то в люке сделать, они отодвинули блок, сделали своё дело и ушли. Теперь люк зияет, а бетонный блок килограмм в 200 лежит рядом.

Каждый день в самых неожиданных местах я нахожу выброшенные пакеты с мусором и никак не могу понять человека, который это делает.

Ну вот, ты идёшь, несёшь мусор. До бака тебе осталось пройти каких-нибудь 50 метров и вдруг – раз! – ты бросаешь мусор на обочину и идёшь себе дальше. А мусор лежит, гниёт и растаскивается собаками. Что у человека в голове, скажите мне. Что?!
 

Есть у нас в городе памятник подпольщикам, основание памятника облицовано розовым гранитом. К этому обелиску в дни воинской славы несут цветы…

Однажды утром из постамента исчезли четыре или пять плит гранита, и несколько месяцев зияли серые квадраты цемента. Ну, скажите мне, на что такое сверхважное должны пойти эти плиты, чтобы их прийти ночью и выковырять из памятника? На что?!

…Европейцы…

Встретил старого приятеля и решили прогуляться вдоль набережной, вспомнить былые дни… И оказалось – как много изменилось в привычном ландшафте за каких-нибудь десять лет!

Цветёт и благоденствует только то, что относится к сфере личного интереса.

Двухэтажный дом дореволюционной постройки разделён надвое. Первая часть сияет безупречностью евроремонта – здесь, очевидно, расположен офис небедной компании. Небедной, потому что недвижимость в этом районе города стоит прилично.

Вторая часть являет собой образчик крайней нищеты. Очевидно, здесь доживают век старики, в прямом смысле влача жалкое существование, и только природный стыд не позволяет им выйти на паперть.

Фасад, давно некрашеный, какого-то грязно-охристого цвета, местами с облупившейся штукатуркой, так что обнажается кладка. Лепные карнизы обрушены, прогнивший огрызок водосточной трубы болтается высоко над землёй, так что вода в дождь хлещет на тротуар и заливает всё тот же фасад, в этом месте зелёный от плесени. Вероятнее всего и крыша течёт, так что старушки в дождь подставляют под тёмные трещины в потолке корыта…

А рядом, через стенку – свой, отдельный рай, и за этот рай тебе зубами горло порвут, потому что «вот этими самыми руками сам, сам этот рай строил и… плевать на всех остальных!»

Один дом… Образчик всей нашей жизни.



Проходим мимо школы.

«Э-э, постой, – восклицает приятель, – да здесь же был железный забор. Метров пятьдесят замечательного забора!»

Да я и сам помню, что был.

А вот нетути. И ведь не ночью его, должно быть, спилили тайно, а днём, на виду у всех. Приехали люди в оранжевых жилетах с автогеном и деловито срезали. Наверное, и основания для этого были найдены, и даже доводы в подтверждение полезности…. Мол, другой забор воздвигнем, краше прежнего…

Но другого нет, а тот – железный, очевидно, сдан в металлолом и не бомжами несчастными, а… Кем? Серьёзными с виду людьми, но не бомжами – точно.

«Вот-те раз! – всплёскивает изумлённо руками приятель… Постой, да как же так! – он не верит своим глазам. – Да вот здесь же школьный сад был!..»

Был, да сплыл, а теперь на этом месте глухая стена, а за ней – презентабельный коттедж, скромные владения удельного князька. Ну, как будто так и было всегда… Но ведь не было…

И все всё видят… все всё знают… и – ничего.

Мне случалось освящать такие дворцы. Какая же в них царит пустота!

В одном обитал с молодой женой председатель христианской партии. «Наша партия, – говорит, – планирует на Пасху изготовить самый большой кулич в Украине… полтонны. Сейчас идут переговоры о технологических деталях… Митрополита хотим позвать, чтобы освятил… Нет, не для пиара, не подумайте, а так… от души…»

Приезжаем в элитный район. Шлагбаум, охранник в будке. Лужайка с газоном, пруд, внутри – мраморное фойе, как в местном дворце пионеров, и – пустота.

Отслужили молебен, освятили дворец. В напутственном слове говорю, что надо, мол, читать Новый Завет… заповеди исполнять. На выходе, по дороге к машине хозяин, смущённо понизив голос, спрашивает:

– Батюшка, а Новый Завет это… что-то я запамятовал, это что?»

– Вторая часть Библии.

– А, ну да, конечно… я так и догадывался!

Поверьте, я не шучу! Председатель христианской партии!

После семидесяти лет вынужденной нищеты и хронического недоедания главным достижением свободы нам кажется возможность наесться вдоволь и насладиться роскошью.

Остаётся только ждать следующего этапа, когда придёт трезвая мысль: а зачем мне столько всего и что теперь делать с хроническим ожирением? И если милостью Божией эта мысль придёт – очень важно, чтобы ответ на неё был правильным.

Чтобы вместо липосакции вспомнить о воздержании, чтобы вкладывать средства не в фешенебельные особняки, а в развитие, скажем, русской деревни… Но для этого нужна не просто культура, для этого нужен особенный духовный строй, и этот строй может создать только православная вера.

Никакие самые правильные законы и политические режимы, мудрые правители и сверхприбыли не сделают нас счастливыми, если мы будем оставаться пакостниками. Если всё так же будем жить, походя попирая законы нравственного и духовного здоровья.

Но, чтобы остановить невиданную экспансию нравственного, духовного разложения, нужна именно политическая воля. И воля одухотворённая.



 

Мы больны, дорогие мои, нам лечиться надо. Но лекарства внешние нам уже не помогут.

Что мы собираемся модернизировать и для кого, если всё растаскано, пропито, разбазарено и разрушено не вандалами пришлыми, а нами, нами самими, тем большинством, которое и составляет нашу хвалёную демократию? Демократию хамства, тупости, жадности и воровства…

Как же не понятно ещё, что надо помочь людям измениться духовно, нравственно, помочь им на государственном уровне.

Как? А как помогают запойному пьянице? Дать альтернативу, возможность иной жизни, помочь, оградить от соблазнов.

А у нас соблазн – первый и легальнейший способ выкачивания денег из человека. Мощнейшая индустрия, при полном попустительстве и потворстве властей предержащих. Индустрия развращения.

Мы погибнем как единый народ, если государство не воцерковится. И это факт. Идёт война не на жизнь, а на смерть, на истребление нашего народа, на выкачивание из него последних духовных, нравственных соков, а мы всё мнёмся: да ладно… ну, ничего… как-нибудь обойдётся… всё-таки у нас демократия…

Духовное, нравственное здоровье народа – именно это должно стать главной, стратегической заботой власти. Без обсуждений. И больше нельзя откладывать на завтра то, что нужно было сделать позавчера. 

Правмир