Ольга Джарман, кандидат медицинских наук, врач-фтизиатр и преподаватель истории медицины.

На первом курсе медицинского института всегда встречаются такие ребята (увы, теперь и девчата), которые слишком серьезно восприняли народный миф о том, что «стыда нет – иди в мед». За шесть лет, проведенных у постели больного, благодаря преподавателям такое странное представление о будущей профессии уходит. Или уходят студенты. В другие места, где можно оставаться, по меткому слову философа и историка Л.П.Карсавина, «любострастным любителем медицины». Там можно быть циничным и нецельным. Там рассказывают анекдоты про болезни людские, делая из страдания повод для гаденького смеха.

Но до занятий клиническими дисциплинами у постели больного есть еще и курс анатомии. И это – пробный камень. Не на брезгливость, нет.

Я помню, как юноша-первокурсник положил яблоко в чуть согнутую ладонь темного от формалина трупа человека, на котором на кафедре анатомии студенты изучали мышцы спины. Тело лежало ничком, и яблоко не выпадало. Две или три глупые девицы хихикали, юноша был горд своей «креативностью», не обращая внимания на слова сокурсников – «ты что, дурак?». Но тут выскочила – как из ниоткуда – преподаватель-анатом.

«Как вы п о с м е л и?!» — закричала она, маленькая, худенькая, в белом халате, в огромной медицинской шапочке, закрывавшей половину ее головы. Недоросль пугливо смотрел на нее сверху вниз, девчачье хихиканье затихло, кто-то пискнул глупейшее: «Это не мы!».

Она осторожно достала яблоко из руки человека, на котором изучали мышцы спины, и гневно бросила краснобокий плод в помойное ведро.

«Это же – ч е л о в е к!» — с болью в голосе произнесла она и повторила: — «Это же – люди!»

«А что с ними… потом?» — спросила розовощекая девушка из Новгорода.

«Как что? Мы их хороним! – гневно и удивленно ответила анатом и добавила снова: «Это же ЛЮДИ!»

Что ж, это было одно из лучших занятий на первой неделе – прекрасное дополнение к разговору на занятии по истории медицины о качествах врача по Гиппократу – «Пусть он также будет по своему нраву человеком прекрасным и добрым, и, как таковой, значительным и человеколюбивым».

Добавлю только, что и юноша, и хихикавшие над яблоком девицы вскоре оставили медицинский институт. Нет, их не отчислили. Сами ушли.

…Меня всегда удивляет стремление некоторых недалеких людей, узнавших вдруг, что я – врач, начинать рассказывать мне пошлые анекдоты или скабрезности. «Ну, вас-то этим не удивишь!» — говорят они. Удивишь. В мире борьбы с туберкулезом, где я с 19 лет – со студенческого научного общества, пройдя ординатуру и аспирантуру – так вести себя не принято.

Чтобы стать врачом – надо обрести цельность и трезвость мысли, сосредоточенность воли, и великодушие. Я думаю, что когда античные философы, а за ними святые отцы говорили о целомудрии, они имели в виду высшую степень этого.

Когда видишь, что к тебе пришел ЧЕЛОВЕК, а не «пациент», «нервная мамаша больного ребенка», «бомж» (я работаю в центре по оказанию медицинской помощи бомжам), то происходит самое главное – встреча. Встретились два человека, один из которых будет стараться помогать другому. Знаете, в Древнем Египте врач говорил о прогнозе: «Я буду бороться с этой болезнью». Это не значит, что будет легко, и поэтому необходима собранность античного атлета – та собранность, которая позволила называть «атлетами» христианских мучеников. А мартирия, мученичество, требует высочайшего целомудрия, собранности и цельности разума, «софросини» — как говорили греки. И надо ли повторять, что к мартирии призван всякий христианин – «Вы же свидетели – «мартирес» сему» — говорит Христос Воскресший ученикам и нам всем.

Врач – это не столько профессия, сколько служение. Но и более того. Врач – это мощнейший архетипический образ, врач – это «маленький Асклепий» в глазах больного, и от того, насколько широк зазор между архетипом и врачом, принимающим больных в кабинете, зависит все – и отношение пациента, и его доверие, и успех лечения. Антоний Сурожский, пастырь и врач-хирург говорил:

«Когда я впервые оказался в больничной палате, меня потрясло одно: вера пациента в то, что врач к нему отнесется с благоговением и целомудрием. Потому что он верит в добротность врача, человек, который нормально свою плоть закрывает от чужого взора, разрешает врачу видеть свое тело, прикасаться к телу. Этот момент делает возможной встречу на таком уровне, на котором иначе нельзя встретиться».

Но и врач встречает пациента, как того, за которого умер Христос – и это не только и не столько эмоциональное чувство, как острое ощущение реальности Боговоплощения.

Вернее, чем Антоний Сурожский, тут не скажешь:

«Врач-христианин благоговейно и целомудренно относится к плоти, которая призвана к вечной жизни и которая, если можно так выразиться, «сродни» плоти воплощенного Сына Божия. Я это очень переживал, когда действовал как врач, как хирург. Переживал как служение, почти как священнослужение».

Это тяжело – но и радостно. Неспроста сказал св. Григорий Богослов, что в самом целомудрии есть нечто радостное. «Эуфросини» — радость и «софросини» — целомудрие – однокоренные в греческом слова. И это побеждает всякую усталость, всякое, как теперь принято говорить «выгорание». В конце концов, мы и должны гореть – aliis serviendo consumor. Служа другим, сгораю сам. Но Феникс-Христос подхватывает нас на свои целительные крылья и дает нам новые силы. И целомудрие-радость.

Правмир