Кто он такой, наш современный человек? О чем с ним можно говорить? Чем он живет и от чего мучается? Если он мучается только от нехватки денег, а живет так блекло, что из впечатлений дня невозможно составить страничку для дневника, то что это и как это назвать?

В неосмысленном мире жить страшно, как страшно оказаться в погруженном во тьму незнакомом доме. Мир осмысливается каждым по-своему в меру накопления житейского опыта и в качественном соответствии этому опыту. А функцию коллективного осознания действительности отчасти выполняет искусство. 

Оно, искусство, именно поэтому необходимо. Никто из известных нам живых существ не способен творчески отображать окружающую действительность, тем более – действительность умопостигаемую. Человек же, если поймет что-то, восхитится чем-то, устрашится чего-то, тут же постарается переплавить опыт в песню, притчу, храм и роспись храма.

Искусство – лакмус, индикатор, причем одновременно – как наличного состояния, так и вектора устремленности.

Человек подходит к искусству с немым вопросом: «Помоги мне понять себя». И всем знакома радость узнавания, когда в книге, или пьесе, или фильме человек угадывает себя и свою эпоху. Глядя на себя со стороны, человек тогда получает уникальный опыт оценки действительности. История и религия тоже отчасти служат этим целям, но уроки искусства наглядны и незаменимы.

Если я в искусстве не вижу себя, то либо я выпал из гнезда, либо искусство ушло куда-то в сторону. Классическим именуется и признается то искусство, в котором может узнать свой внутренний лик человек любой эпохи. Если я не нахожу себя в произведениях, переживших века, значит, я живу вне главных смысловых координат. Знакомство с лучшими произведениями мировой культуры и сочувствие им говорит мне, что я к общечеловеческой семье принадлежу.

Если у Шекспира или у Данте я себя нашел, а в современном искусстве меня мало что трогает, значит, эпоха и я – скрытые враги. Я – враг эпохи, потому что не ем предлагаемое ею. А она – враг мой, потому что безразлична ко мне и рано или поздно я начну ей мешать.

У советской эпохи было культурное лицо. Были фильмы, не утомляющие в сотом просмотре, были гениальные поэты, как печатавшиеся, так и писавшие в стол, были серьезные философы. И хотя все жаловались (было на что), лик эпохи был сложен и рельефен. А сегодня есть у времени культурное лицо? Наверное, есть, но мы, находясь к нему слишком близко, черт разобрать не в силах. Но может, этого лица и нет вовсе, вернее – есть какая-то рожа или собачья морда.

А иначе откуда это бандитско-ментовское экранное наводнение и дешевые любовные треугольники, помещенные в богатые интерьеры? Что, больше ничего не происходит? Или нечто важное, непременно происходящее на глубине жизни ускользает от взгляда художников? Или народ разучился понимать что-либо за пределами бандитско-денежно-сексуальных отношений? Если на любой из этих вопросов ответить «да», сразу вслед за этим следует слушать «Реквием».

Отдельный человек видит и соприкасается с очень ограниченным числом людей, по которым трудно сложить мозаику эпохи, тем более – лик человечества. К тому же каждый из нас специфически ограничен своим видом деятельности. Шофер разговаривает с шоферами, кассир смотрит на мир из маленького окошка, для работника общепита весь мир хочет есть. Если таким взглядом на мир ограничиться, то ни алкоголизм, ни наркоманию победить нельзя будет в принципе. Искусство именно должно показать нам человека в том, с кем мы не встречаемся повседневно. А оно вместо этого пичкает нас вышеупомянутой смесью.

Европе все еще интересен человек. Связка бандита с полицейским – само собой, и уличная женщина – само собой, но не только. Интересен человек, уставший от однообразия повседневности, интересна динамика отношений в многолетнем супружестве, интересна неосознанная тоска молодости и уютный ужас обеспеченной старости. Бомж интересен и профессор с мировым именем, поздняя любовь и сложные отношения с повзрослевшими детьми. Попросту говоря, человек как таковой все еще интересен европейскому искусству, хотя Европа подлинно гниет, и не понимает ровно ничего тот, кто не понимает этого гниения.

Но нам почему никто не интересен, и почему мы не угадываем великое в немногом? Искусство отображает и осмысливает жизнь. Иногда оно пытается осветить дорогу тусклым фонариком интуиции. Но сначала должна быть жизнь. Если нет искусства, значит, нет жизни. Скажите это, и вы не ошибетесь. У коров нет искусства, потому что они не люди. У народа нет искусства, потому что он либо не умеет осознавать и пропускать через сердце многообразие бытия, либо самого бытия у него нет, а есть коровье (волчье) существование. Нельзя никого удивить балетом или загипнотизировать кинематографом, если вы никого не любите и ни о чем не плачете; ничего не читаете и ни к кому не прислушиваетесь. Сначала – внутренняя жизнь, потом – все остальное.

Говорят «Давайте снимем кино. Где взять денег?» Но не говорят «Давайте обсудим один из уже снятых фильмов» А ведь шедевры имеют каприз рождаться от диалога, и для гения нужна среда обитания. Вне специфической среды гений – заурядный обыватель и тоскующий налогоплательщик. Специфическая среда человека, умеющего под орех разгрызать смыслы, это вовсе не СПИДоносная богема и не циррозно-алкоголический бомонд, а пара-тройка людей, погруженных в смысловое поле и между собой общающихся.

Такие люди есть. Их даже много. Но, видимо, они не общаются. Не общаются же люди либо от самодовольства, либо от уныния. Наше общество больно и тем, и другим. Одна его часть унывает, а другая – надувается от любви к себе, как жаба. За первых нужно молиться, вторых Бог смирит, как Сам знает. Получается, что люди, которым есть о чем говорить, молчат по углам, а люди, не имеющие ни одной своей мысли, трещат, не закрывая рта. Буквально все не совсем так, и я сгущаю, но тенденция именно такова.

Во времена одичания то искусство, которое не просто развлекает или развращает, но которое в поисках природных черт лица стремится смыть с современника бесовскую сажу, является другом Церкви. И Церкви предстоит узнать друга в том искусстве, которое не жертвует совестью ради кассовых сборов. А серьезному искусству было бы важно ощутить свои корни в небольшой книжечке под названием Новый Завет. Иначе будет то, о чем сказал некто проницательный и небезразличный: «Искусство расцерковлено, а Церковь обескультурена». Эта фраза настолько емкая и точная, что может служить диагнозом, и в нее стоит вдуматься и вдумываться.

Высшей и главной целью Церкви является превращение земного человека в наследника вечной жизни и Божиего Царства. Но есть и локальные или промежуточные цели. Сегодня такая цель – не дать человеку перестать быть человеком, посредством оживления совести удержать человека от полной деградации. У высокого искусства та же задача. Поэтому Церковь и искусство сегодня по определению – союзники.

Сейчас допишу и включу телевизор. А потом долго буду вверх-вниз прокручивать пару сотен каналов и, так ничего путного и не найдя, постараюсь уснуть.
 

Протоиерей Андрей Ткачев