Есть множество способов разрешить это противоречие. Одни вспоминают старое сравнение церкви с больницей: лечатся все, но не все соблюдают режим и принимают лекарства. Можно сказать по-другому: святость это вектор движения церкви, подобно направлению движения поезда или маршрутного автобуса. Просто не все пассажиры путешествуют ради этой самой конечной цели – святости, кто-то просто случайный  попутчик. Известный миссионер протодиакон Андрей Кураев предложил афористичное объяснение: «Количество подлецов в рясах всегда евангельское – каждый двенадцатый».

 

Однако все подобные объяснения отдают недосказанностью. Любой сомневающийся скажет, что подлецов у вас наверняка больше, любой верующий скажет, что – намного меньше. Это не снимает противоречия. Любой социальный институт тоже состоит из разных людей – есть высокоморальные учители, а есть взяточники во вступительных комиссиях, есть честные журналисты, а есть репортеры, готовые за хороший гонорар поливать грязью кого угодно. То, что в церкви есть и святые и грешники, на самом деле ничего не объясняет, потому что подобные явления есть везде.

 

Этот логический тупик объясняется устаревшим взглядом на церковь. Даже православные учебники XIX-го века давали приземленное объяснение церкви: якобы это общество людей. Частично это правда. Но главное отличие состоит не в этом. Церковь – это не социальный институт, а способ существования. Один из выдающихся славянофилов, А.С. Хомяков, пишет, что «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати». Другими словами, тот или иной человек лишь в той степени принадлежит церкви, в какой он стремится в своей жизни воплотить нравственные ценности Евангелия. То есть, если человек называет себя верующим, а ведет жизнь безнравственную, то на деле он к церкви не принадлежит. Не зря в чине молитв перед исповедью есть обращение священника к Богу о кающемся «примири и соедини его святой Твоей церкви».

 

Одно из самых древних определений церкви тоже никак нельзя вписать в обычные социальные институты – Тело Христово. Это не просто красивая метафора, а взгляд с другой стороны. Не с земли, а с неба. Церковь – это не механизм, а организм. И этот организм богочеловеческий. Та святость, которая есть в церкви – от Христа. Праведные люди «одной крови» с этим мистическим Телом Христовым. И грех не может попасть в такую церковь точно также как люди с одной группой крови не могут быть донорами для людей с другой группой крови. Хотя внешне эти люди вроде бы одинаковы – также одинаковы и обычные прихожане. Также одинаковы и бытовые приборы у меня дома, остающиеся бесполезными, пока я не подключил их к сети.  Как ни приземлено это прозвучит, но эта благодать, которая объединяет невидимую церковь, можно сравнить с электричеством. Именно оно превращает неработающие компьютеры, утюги и стиральные машины в полезные устройства. Благодать изменяет характер человека, соединяет его с Богом. Только Он один остается действительно Святым, и сами верующие настолько святы, насколько они стали ближе к Всевышнему.

 

Слишком часто церковь воспринимается как партия. Только отличается она своим уставом – требует слишком высокой морали. А если такой морали нет, то плохая получается партия. Такое восприятие присутствует даже среди верующих – именно поэтому появляются бесконечные новые конфессии и расколы. Церковь нельзя создать, к ней можно только присоединиться. Более того, сами обряды вхождения или присоединения церкви предусматривают нравственное перерождения человека – крещение или исповедь. Священномученик Иларион Троицкий, полемизируя с идеей о том, что церковь – это всего лишь земная организация, пишет: «Христос приходил на землю вовсе не для того только, чтобы сообщить людям несколько новых истин; нет, Он приходил, чтобы создать совершенно новую жизнь человечества, т.е. Церковь». Другими словами, церковь – это понятие не социологическое, а чуть ли не биологическое – новый способ существования людей. И поэтому дальше святой Илларион как бы предупреждает: «отдельная личность, даже отдельная христианская община постольку жива, поскольку она живёт Христовой жизнью».

 

Трактовка церкви как новой жизни, то есть как нравственной реальности нужна не для того, чтобы объяснить ее святость. А просто потому, что другие объяснения приводят к тупиковым выводам и неразрешимым противоречиям. Допустим, что церковь – это общество верующих. Каких верующих? Всех, кто приходит в храм? Но ставят свечки иногда не только студенты перед сдачей экзамена, но и воры, перед тем, как идти «на дело». Пустое выполнение обрядов не делает человека причастником святости церкви. Именно поэтому есть страшное предупреждение древнего святого Кирилла Иерусалимского «Люди тебя крестили, а Дух Святой не будет тебя крестить». Примерно также скажет потом и русский святой – Серафим Саровский: «На земле ты причастился, а на небе остался непричащенным». Все эти грозные слова были сказаны именно для того, чтобы лишний раз подчеркнуть – точно личный нравственный подвиг может ввести церковные таинства в действие.

 

Вроде как можно сказать, что церковь – это самые лучшие верующие, но как тогда отличить – где лучшие, а где – худшие? Разбойник, висевший справа от Спасителя по всем категориям был не просто плохим человеком, а настоящим преступником. При жизни его бы никогда не считали бы хорошим человеком.

 

Объективный взгляд на церковь возможен только с небес. «Церковь есть продолжение Воплощения. Каждый из нас — присутствие Христа в мире», - говорит по этому поводу митрополит Антоний Сурожский.

 

Это объясняет многое. Но не все. Если принять такую точку зрения, то сразу появляются другие вопросы: так кто же тогда состоит в церкви? Только верующие люди безупречного нравственного совершенства? И где же найти таких людей?

 

И вот теперь мы приходим к главному парадоксу. Если мы будем пытаться понять, кто принадлежит к этой невидимой святой церкви, а кто отпал, то нам точно не достичь нравственности. Потому что мы займемся вычислением степени святости или греховности тех или иных людей, прямо нарушая одну из самых основных заповедей: «Не судите, да не судимы будете». Именно поэтому тот же Хомяков говорит, что увидеть святость церкви со стороны фактически невозможно: «Все признаки Церкви как внутренние, так и внешние познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных они непонятны».

 

 

Такой взгляд мне показался сначала самой наукообразной корпоративной гордостью. Пока я не стал дискутировать по этому вопросу с одним своим другом. Он доказывал, что не может доверять священникам, моральный облик которых, как он считает, не соответствует их сану. Когда я попытался выяснить, откуда он знает о моральном облике, выяснилось, что речь идет о некоторых сайтах сомнительной достоверности. Тогда я рассказал другу несколько историй из жизни своих знакомых священников.

 

В силу особенностей своей работы – распространение православного журнала – я общаюсь с большим количеством отцов. Я знаю многих разных батюшек: один архимандрит сдает кровь на донорском пункте, другой протоиерей всегда находит деньги на лекарства своим пожилым прихожанам. На нескольких киевских приходах батюшки стараются знакомить состоятельных прихожан с бедными, чтобы бедные получали материальную помощь, а богатые научились милосердию. Другой киевский священник – практикующий хирург был одним из немногих врачей в городе, делавшим операции бомжам.

 

Сначала мой друг удивился таким рассказам, а потом попросил познакомить с одним из таких священников. И тут я понял, откуда все эти рассказы о неправедных служителях. Святость церкви – это ее внутреннее свойство. Ее невозможно увидеть со стороны. Но чтобы посмотреть, нужно совершить слишком решительный шаг – не просто зайти поставить свечку, а попытаться жить внутри самой церковной общины.

 

 

Даже те, кто не состоит в конкретной общине, все равно формально имеет связь как раз со святой, не всегда видимой церковью. Ведь подавляющее большинство из нас крещены – кто в детстве, кто в зрелом возрасте, «на всякий случай, вдруг поможет». Это значит, что каждому из нас надевали белые рубашки непосредственно после крещения. А эти белые одежды – символ нашей святости, которая дается каждому крещеному. И получается, что свят – каждый из нас. О каждом крещенном церковь пела: «Вы крестились во Христа, вы оделись во Христа». Святыми являются и тот, кто удивляется, что в церкви так мало святости, и тот, кто в молитвах просит прощения всем врагам. Тот, кто был последний раз на исповеди много лет назад, и тот, кто каждый день ходит в храм. Но святыми в разной степени.

 

Любой человек потенциально свят, вопрос только в том - что ему сделать, чтобы раскрыть в себе эту святость полностью. Митрополит Антоний Сурожский по этому поводу говорит, что душа каждого человека – образ Божий. В русском языке слово образ – синоним слова икона. И грешный человек – эта старая икона, с которой нужно бережно снимать слои грязи. Именно для этого в церкви существуют посты – чтобы научить человека управлять своими эмоциями, существуют заповеди – чтобы раскрыть в человеке все добро, на которое он способен, создан чин исповеди – чтобы человек мог порвать со своей прошлой порочной жизнью.

 

Доказывая святость церкви, можно долго пересказывать жития святых или оправдываться тем, что у нас – больница и не все еще выздоровели. Но все это – отвлеченные рассуждения, если забыть о самом важном. Святая церковь – это не только все мы и каждый из нас, но и я сам. «Никто не может прийти к Богу, если не увидит в глазах другого человека сияние вечной жизни», - говорит об этом митрополит Антоний Сурожский. И если мои друзья или родственники не знают, зачем им идти в храм - то это вопрос не о них, а обо мне. Значит, никто из них не увидел в моих глазах того самого сияния вечной жизни.

 

Начать с себя всегда сложнее. Но выбор невелик. Можно долго упрекать церковников за то, что они, например, мало занимаются благотворительностью. А можно организовать при своем приходе социальную службу.  Или хотя бы помочь нуждающимся друзьям или родственникам. Можно ругать школу за то, что она не учит детей нравственности. А можно создать православную гимназию, где дети будут получать и знания и правильную мораль.

 

Это только часть правды. Потому что если достигнуть святости можно постепенным удалением с себя слоев нравственной грязи, то тогда Спасителю не нужно было бы приходить на землю. Достаточно было бы дать инструкцию – как стать святым за столько-то дней. «Совершенствование человеческой личности обусловлено принадлежностью к церкви как живому организму», - говорил по этому поводу священномученик Иларион Троицкий. Описывая насколько церковь близка с Богом, апостол Павел привел пример единого организма: Христос -  глава, а все люди - части Его Тела. Сам Спаситель говорил о Себе как о виноградной лозе, а о Своих учениках – как  о гроздьях винограда. Все эти образы единства на земле реализовываются через участие в общецерковной молитве, таинствах и богослужебной жизни церкви. Иначе собственные мысли о близости к Богу окажутся обманчивым самовнушением.

 

Попробуем пойти дальше. Если церковь – это только способ высокоморального существования, то тогда мы спокойно можем считать состоящими в церкви любого человека высокой нравственности. Даже атеиста или человека иной конфессии. Ведь, по большому счету,  Евангельские заповеди описывают нормальное, неискаженное грехом поведение человека, полностью соответствующее его природе, как она была задумана Творцом. И в той или иной форме это присуще всем религиозным и внерелигиозным этическим учениям. Что же такого уж принципиально нового предлагает здесь Церковь, чтобы претендовать на святость?

 

Ключевое отличие – это христианское понимание любви. Любви ко всем, независимо веры или нравственного состояния человека. Не только Христос молился о своих врагах, так поступал и митрополит Владимир, расстрелянный в Киеве зимой 1918 г. Даже заповедь «подставь другую щеку» не воспринимается христианами как красивая метафора – так в свое время поступил святитель Тихон Задонский, которого ударила одна из знатных помещиц, которой не понравилось скоромность святого. Можно найти множество других подобных примеров, но тогда «не вместить всему миру издаваемых журналов».

 

Для меня самым удивительным были не примеры святости, а разница восприятий.  Аргумент о том, что «подлецом является каждый 12-й» мне часто приходилось приводить разным людям – он казался достаточно очевидным и был сформулирован афористично. Один из моих знакомых засомневался – что-то я преуменьшаю, «наверняка там у вас в церкви грешников побольше будет». Пришлось приводить множество примеров праведных священников, хотя скепсиса у слушателя от этого не поубавилось.  В другой раз я рассказал об этом афоризме одной из верующих – она тоже очень засомневалась. Но ее сомнение было направлено в другую сторону: «Ты явно преувеличиваешь. Мне кажется, что грешников будет один из ста».

 

И я не стал с ней спорить.