От admin-a: Привожу небольшой фрагмент из захватывающей книги о старце Иосифе Исихасте, посвященный кончине Праведника, тем искушениям, которым подвергается душа даже такого молитвенника и святого человека, некоторым примерам его посмертной святости.  Саму книгу, можно купить, например, в Киево-Печерской Лавре либо в интернет-магазинах. 

Старец Иосиф Исихаст  (1898-1959 гг.) - одна из основных фигур православной духовности XX столетия. Его считают греческим аналогом старца Силуана. Ведя тихое существование, он, тем не менее, имел огромное влияние: в XX веке на горе Афон он был одним из главных возобновителей образа жизни исихастов, в частности, делания Иисусовой молитвы. После его смерти, ученики старца распространили плоды этого влияния на Афоне, а, затем, и по всей Греции, на Кипре, и вплоть до Северной Америки. Канонизирован как месточтимый святой на Афоне. 

Автор книги - Старец Филофей  (будущий Апостол Америки) в те годы, когда он был послушником у о.Иосифа

...Шли дни. Старцу становилось все хуже. Мы уже не оставляли его одного, всегда кто-нибудь из нас был рядом. Однажды я сидел вместе со Старцем в его келлии. Он был в своем креслице, а я поддерживал его сзади. Вдруг открылась дверь церкви, и затем распахнулась дверь келлии, где были мы со Старцем. Я увидел огромного монаха без бороды, в кукуле, с крестом на нем, в великосхимни-ческом облачении с красным рисунком - как это было при явлении ангела святому Пахомию. Вид его был приятен и строг одновременно. Он весь сиял белым светом. Он вызывал в душе страх и любовь, два этих чувства одновременно - страх и любовь. Как только открылась дверь, он посмотрел мне прямо в глаза и затем на Старца. Потом закрыл дверь и ушел. Когда он ушел, у меня было четкое ощущение, что он нам сказал: <До времени>. Я был на тысячу процентов уверен, что это был архангел Михаил. Тогда Старец мне сказал:
- Малой, ты видел его?
- Видел.
- Это был архангел Михаил. Он нам сказал: <До времени>.
Он не отверзал уст, но ангелы и святые говорят внутренней речью. И я понял: <до времени> означает, что спустя какое-то время он придет вновь. Действительно, не прошло и месяца, как он пришел и забрал Старца.

 
* * *
Как-то раз я исполнял свое послушание: готовил для братии и ухаживал за Старцем. Когда я готовил во дворе, я произносил устами Иисусову молитву: <Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!> По заповеди и совету Старца я во время послушания читал Иисусову молитву вслух. Держа в руках четки, Старец наблюдал за мной. Слыша, что я непрестанно говорю молитву, он очень радовался. Ибо если он видел, что кто-то не говорит Иисусову молитву, то думал: <Молится ли брат про себя? Не блуждает ли его ум?> И как духовный отец он беспокоился. Но когда Старец нас слышал, тогда был уверен, что мы действительно молимся. И в то время как я готовил с молитвой, Старец мне сказал, радуясь моей молитве и зная о своем скором уходе:
- Дитя мое, говори Иисусову молитву - она будет утешением в твоей жизни. Держи ее - и все будет идти как часы. Держи Иисусову молитву - и во всем преуспеешь. Не бойся. После моего от-шествия эта молитва будет для тебя всем, будет тебя поддерживать на твоем духовном и монашеском пути. Не оставляй ее, дитя мое.
Он нашел, где бьется пульс. И сила его слова была не такая, как у рассуждающих в теории.
- Вашими молитвами, Старче, я буду ее держать.
И я продолжил готовить. А Старец сидел рядом со мной и слушал, как я молился.

В Скиту у Старца Иосифа

* * *
Незадолго до его преставления, я задумался: <Когда преставится Старец, что я буду делать? Я пойду в тихое место, где меня не найдет ни один человек. Я не буду служить, буду делать крестики, брать за них немного пищи, сухарей раз в пару месяцев и вновь уходить к себе. И как меня научил Старец молиться, так и буду делать. Мы знаем, что такое четки и поклоны. Так я исчезну. Общаться с людьми я не буду>.
Однако Старец понял, о чем я думаю, и сказал:
- Смотри, ты весь скукоженный и ни на что не годный, поэтому, когда я уйду, ты останешься здесь. Я тебе оставлю Благовещенскую церковку и послушника отца Тимофея
- Буди благословенно.
Я не возражал. Обычно, когда Старец умирает, ты освобождаешься. Но мы сохранили послушание и после смерти нашего Старца.
* * *
Хотя Старец был очень болен и слаб, он за несколько дней до преставления сказал мне ради наставления и духовной помощи: <Дитя мое, я чувствую в себе целый рай. Очень большая благодать. Иисусова молитва идет как часы. Ни одна страсть не шевелится. Благословение Божие! Войны я не ощущаю, помыслов у меня нет, нет никаких восстаний. Все это - не сегодняшнее достижение, все это - с молодости. Это плод юношеских трудов. Тогда все это родилось, а теперь приходит заслуженная награда.
Видишь, какую пользу принесли труды молодости? Видишь, что ничто не пропало даром? Бог посчитал все до мелочи. И за один стакан воды христианин удостаивается награды. Тем более труды монашеские пред Богом удостаиваются воздаяния: здесь - благодатью и благословением, а в ином мире - "кладутся на счет" в банке Божием. И когда монах отойдет из этого мира, когда окажется наверху, в мире ином, тогда всю эту сумму трудов он "снимет со счета". То есть его ожидают сбережения, собранные его трудами. И чем больше сумма, которую он, пребывая здесь, положит туда, тем богаче он станет в раю.
Поэтому если вы не будете подвизаться, не будете трудиться, не поработаете теперь, в вашей молодости, то в вашей старости у вас не будет никакого дохода. Вы не получите духовной пенсии. Так постарайся, дитя мое, потрудиться, чтобы, когда пройдут годы и ты состаришься, все это обрести. Как говорили наши деды: трудись в молодости, чтобы обрести в старости.
Вот и мы с отцом Арсением очень много потрудились, а теперь приходит Бог и воздает за труды. Теперь, когда мы в преклонном возрасте и уже уходим из земной жизни, мы чувствуем все это в своей душе. Я говорю тебе об этом, чтобы ты помнил. Ведь ты еще
мал, и мои слова тебе пригодятся завтра>.
* * *
Каковы же были труды Старца? Прежде всего, это было молчание. Очень важная добродетель для того, чтобы преуспеть в умной молитве. Молчание не только телесных уст, но главным образом уст душевных, уст ума. Ум не должен рассеиваться и бесцельно бродить там и сям. Такое рассеяние ума - серьезное препятствие для умной молитвы.
Старец был последним учителем умной молитвы. Он имел не только молитву, но и трезвение. Он познал таинство сердечной молитвы во всей его полноте. Познал, воспринял и носил в себе не-тварный свет. Такова была красота, таков был плод трудов Старца, трудов тяжелых и многолетних.
Сам он признавался за несколько дней до блаженной кончины: <Дитя мое, Бог удостоил меня познать всю глубину, высоту и широту умной молитвы. Я был очень дерзновенным и проник во все виды молитвы. Я испытал все. Ибо когда благодать приблизится к человеку, тогда ум - эта бесстыдная птица, как его называет авва Исаак, - желает проникнуть всюду, испытать все. Он начинает от создания Адама и заканчивает такими глубинами и высотами, что, если Бог не поставит ему преград, он не вернется назад>.
* * *
Я не могу забыть еще один случай, произошедший незадолго до преставления Старца. Я был во дворе его каливы. Старец вышел во двор, посмотрел на небо и сказал:
- О Боже мой! У Тебя есть такое сокровище, но нет людей, которые бы его стяжали и приняли. У нас такое огромное богатство, а нам некому его передать и оставить в наследство.
Я, младенец в духовной жизни, не мог тогда постичь весь глубочайший смысл этой скорби Старца. Теперь я его понимаю.
Где ныне такие великаны? Их нет. Есть духовные отцы, но не такой меры.
* * *
В самом начале моего послушничества Старец привел мне святоотеческое изречение: <Угодил своему Старцу - угодил Богу>. Угождение Старцу стало для меня целью жизни: <Если я в этом не преуспею, то окажусь ни на что не годным>. И я всегда стремился к этой цели. Я молился: <Удостой меня, Боже, унаследовать благословение Старца>. Я служил Старцу до последнего мгновения и делал все, чтобы наилучшим образом исполнить свой долг перед ним. Но в последние мгновения его жизни я хотел знать, угодил я ему или нет, независимо от того, что мне говорила совесть. Я хотел это услышать от Старца. Конечно, мне не хотелось спрашивать об этом своевольно и опережать Старца своим вопросом. Но я сильно беспокоился, достиг ли я своей цели, и поэтому спросил его:
- Старче, я прожил все эти годы, день и ночь беспокоясь о том, чтобы вам угодить. Поэтому все, что я делал, я делал для вас. Преуспел ли я в этом по благодати Божией?
- Как ты утешил меня, дитя мое, Бог да утешит тебя, - ответил он мне.
Уф, я успокоился. В этих словах было для меня все.
Незадолго до смерти Старца я ему сказал:
- Старче, можешь помолиться обо мне теперь?
- Подойди, дитя мое, я тебе сделаю <елеосвящение>.
Он меня обнял, прижал мою голову к своей груди и своей рукой меня крестил, крестил, крестил, говоря молитвы. Это было воздаянием за все мои труды. Ничего другого я не желал. Но кроме этого, к моему великому утешению, он мне сказал и кое-что еще:
- Если я обрету дерзновение пред Богом, то, прежде чем ты уйдешь из этого мира, я приду известить тебя о твоем уходе и приду, чтобы забрать тебя, когда ты будешь умирать.
Придет? Поможет мне, когда будет выходить моя мрачная и
черная душа? Велико было его дерзновение пред Богом!
* * *
За некоторое время до его кончины я спросил:
- Старче, служить нам по тебе сорокоуст? Один - я, и один - отец Харалампий?
Этот великий и мудрый человек Божий мне ответил:
- Если бы я надеялся спастись только этим, то пусть восплачет обо мне моя мать! Тогда я был бы самым несчастным человеком. Но чтобы ваша совесть была спокойна, отслужи половину ты, и половину - отец Харалампий.
Вся его забота была о том, чтобы заранее быть готовым и не дожидаться помощи от других, дабы обрести спасение. Он был готов потому, что каждую ночь на своем бдении размышлял о том, как прожил день, какая страсть его беспокоила, и снова принимался бороться с ней, чтобы ее уничтожить. Такая работа, готовящая его к исходу, происходила в молитве Старца каждую ночь. И она подготовила его к встрече со смертью, я бы сказал, в совершенстве. Старец сделал все, что возможно сделать человеку. Поэтому-то он мне и сказал однажды, когда приближался конец:
- Дитя мое, как я пройду через мост? Вся трудность в этом. После этого, по благодати Божией, счет с Богом улажен, насколько это зависит от человека. Только мост как пройти?
Такой чистой и спокойной была его совесть. То, что он был очень хорошо подготовлен, показали его последние минуты: он плакал от большой любви ко Христу и Пресвятой Богородице. Совесть его не обличала ни в чем. Он ожидал смерти как праздника, как счастливого дня, как высшего избавления от пут этого мира. Он с нетерпением желал увидеть Лицо Божие и насладиться и насытиться Его красотой, войти в ангельский чин, к которому непрестанно стремился принадлежать всю жизнь.
* * *
Любовь Старца к Пресвятой Богородице невозможно описать/ До сих пор я еще не встретил человека, который так сильно любил бы, так почитал бы, после Бога, Пресвятую Богородицу, как Старец. Из глаз его текли слезы уже от того, что он произносил Ее имя, или видел Ее икону, или слышал, как кто-то поет какое-нибудь песнопение в Ее честь. Однажды у него случилась бессонница, и он объяснил мне ее причину: <Только из-за того, что я вспомнил Матерь Божию, я не мог уснуть>. Так он Ее любил.
 В его письмах мы видим, как он любил Пресвятую Богородицу: <Я не могу поцеловать один раз икону Богородицы и отойти. Но когда подхожу к ней близко, она как магнит притягивает меня к себе. И нужно, чтобы я был один. Ибо хочу часами ее целовать. И какое-то живое дыхание наполняет изнутри мою душу, и я наполняюсь благодатью, и она не дает мне уйти. Любовь, рачение Божие, огонь пылающий, который, как только ты войдешь в церковь, тебя опережает - если икона чудотворная - и распространяет такое благоуханное дыхание, что остаешься часами в восхищении, будучи не в себе, а в благоуханном раю. Такую благодать дает наша Богородица тем, кто сохраняет свое тело в чистоте... Все святые сотворили много похвал нашей Матери Божией, но я, убогий, не нашел более прекрасной и более сладкой похвалы и имени, чем так призывать Ее в каждый миг: "Матерь моя! Сладкая моя Матушка!" И как только мы Ее призовем, Она сразу спешит на помощь. Не успеваешь сказать: "Пресвятая Богородица, помоги мне!" - и сразу как будто молния озаряет ум и наполняет светом сердце. И влечет ум к молитве и сердце - к любви. И часто проходит целая ночь в рыданиях и сладкозвучных гласах, воспевающих Ее, а прежде всего - Носимого Ею>.
Он давно уже просил Ее забрать его, чтобы отдохнуть. Бывало, он держал в объятиях икону Матери Божией и со слезами говорил: <Когда Ты придешь за мной? Когда примешь мою душу?> Поэтому благой Бог и Пресвятая Богородица удостоили Старца великой чести: в день Ее Успения даровали успение и ему, ясно показав, как Матерь Божия отозвалась на его желание встречи с Ней, как явно его встретила и наградила.
* * *
Старец сильно страдал. Поэтому в начале июля он решил позвать священника из скита Святой Анны, отца Ананию, для соборования. Старец хотел, чтобы мы попросили Бога забрать его душу. Однако Бог не забрал его сразу, но известил, что он уйдет в день Успения Пресвятой Богородицы. Тогда Старец мне сказал:
- На какой день недели, дитя мое, выпадает праздник моей Матушки?
Я посмотрел по календарю и сказал ему день.
- В этот день я уйду из мира. Принеси-ка сюда, дитя мое, одежку, в которую меня оденете, а то, может быть, вы ее не разыщете в тот день. Расстроитесь тогда, что не можете найти. Поэтому приготовим ее сейчас, чтобы ты был спокоен и не думал уже об этом. Вон там - моя ряса, там - мой подрясник, там - пояс, там - схима. Принеси все это сюда, дитя мое, положи в пакет и повесь вон туда, наверх. И когда придет час, у тебя все будет готово.
Все как у хорошего хозяина.
Проходили дни, было очень трудно, все время было плохо с сердцем. Еще оставалось немало дней до преставления, когда он мне сказал:
- Смотри, купи накануне арбуз, возьми и сырка, замеси тесто, чтобы был свежий хлеб. Пусть будет у тебя достаточно и свечек, и четок, чтобы ты раздал их отцам и они потянули бы за меня четку. А похороните меня вон там.
Я все приготовил, все нашел. Старец заботился о своем исходе так, что могло показаться, будто речь идет о путешествии и он просто ожидает повозку.
Мы же, напротив, делали все возможное, чтобы удержать его в жизни или, по крайней мере, чтобы он не страдал от своей болезни и не задыхался. Старец, однако, говорил нам:
- Не трудитесь, дети. Чтобы вы ни делали, я все равно уйду. Вы лишь молитесь обо мне, чтобы не встретилось мне какого-нибудь неожиданного препятствия.
Я служил литургию, причащал Старца каждый день. Он ничего не ел, только немного сухарей и арбуз, чтобы заесть таблетки.
* * *
Наступил канун праздника Успения, 14 августа по старому стилю. Я и отец Арсений были на кухне, когда Старец мне сказал:
- Замочи, дитя мое, рыбу, пусть выйдет соль, чтобы приготовить трапезу отцам на Успение.
А когда я замочил, он мне сказал:
- Смотри, не передержи ее в воде, чтобы она не испортилась.
Этот человек готовился уйти, но даже и в этот момент заботился, чем он нас будет угощать!
В тот день рано утром я ему сказал:
- Старче, помыть тебе ноги?
Никогда раньше он мне этого не позволял. Но в тот день согласился.
- А ногти тебе подрезать?
- Подрежь.
Никогда он мне не позволял их подрезать. И они выросли... Матерь Божия! Он их никогда не подрезал. Это был бесподобный человек! Еле-еле я смог их подрезать ножом. Куда там было ухватить их даже кусачками!
- Старче Арсений, помыть и тебе ноги?
Он не хотел, но Старец сказал:
- Позволь ему, пусть у малого останется память.
Итак, я им помыл ноги, подрезал ногти. Потом он начал сильно задыхаться. Я стал его обмахивать - ему полегчало. Потом, от большого сокрушения, Старец начал плакать. Смерть он ожидал всю жизнь. Ведь пребывание его здесь было подвигом, и трудом, и болью. Его душа жаждала упокоения, и тело тоже. И хотя с самого начала он нам привил отчетливую память о смерти, на нас произвело очень сильное впечатление, как он сроднился со страшным таинством смерти. Казалось, он готовится к празднику. Настолько его совесть извещала его о Божией милости. Однако в последние дни он плакал более обычного.
Отец Арсений подошел и, как мог, стал утешать Старца:
- Старче, столько трудов, столько молитв ты совершил за всю свою жизнь, столько слез пролил! И опять плачешь! Не плачь больше, а то опять начнешь задыхаться.
Старец посмотрел на него и вздохнул:
- Арсений, Арсений... - как будто он ему говорил: <Ничего-то ты не понимаешь, Арсений>.
Старец плакал не о своих грехах. Он проливал слезы, ибо чувствовал, что уходит и направляется к возлюбленному Богу и к возлюбленной Пресвятой Богородице. Поэтому то, что он чувствовал, знал только он. Для нас же это было покрыто мраком.
* * *
После слез лицо его просветлело. Было даже и не видно, что он болен. В это время пришел господин Сотирис Схинас, издатель церковного бюллетеня Святой Горы. Господин Схинас Сотиракис - так мы его ласково называли - был нашим хорошим знакомым. Он пришел, чтобы оформить подписку. Старец сказал:
- Добро пожаловать, дорогой господин Сотиракис.
- Как поживаете, Старче, как себя чувствуете? - спросил тот и поцеловал его руку.
- Я болен.
- По вам не скажешь, что больны. Вы выглядите прекрасно.
- Завтра вы об этом услышите.
- Да ну! Не бойтесь, Старче. Я буду на праздничном бдении в скиту, рядом с вами.
- Тогда вы услышите и заупокойный колокол.
- Ах, Старче, не верьте в это!
- Хорошо.
Затем Старец мне сказал:
- Вавулис, отдай деньги господину Схинасу и угости его.
Я ему дал один кусочек лукума, холодной воды, деньги, и он ушел. Он не придал значения словам Старца, потому что видел, как бодро Старец разговаривает. Старец сиял, но господин Схинас не знал, почему он сияет.
Перед тем как уйти, господин Схинас сказал:
- Прекрасно, Старче!
А потом спросил его:
- А все эти монахи - твои?
На минуту Старец задумался. Потом улыбнулся и ответил:
- Видишь этих монашков? Они покорят Святую Гору!
Так и случилась. Община отца Иосифа Младшего восстановила монастырь Ватопед, отец Харалампий стал игуменом в монастыре Святого Дионисия, я - в монастыре Филофей, а мои духовные чада возродили монастыри Ксиропотам, Каракалл и Констамонит. А отец Ефрем Катунакский особенно полюбил монастырь Симо-нопетра и очень помог этой обители. Старец предвидел наше будущее. Поэтому накануне смерти сказал:
- Нет вам благословения жить вместе после моей смерти.
Каждый будет жить отдельно.
* * *
Наступил вечер, и я должен был служить в своей Благовещенской церковке, а затем в домике Старца, потому что у нас было несколько церковок и мы служили в них литургии по очереди. Это был единственный день, когда Старец не смог молиться в церкви как из-за жары, так и потому, что задыхался. Он сел на балконе рядом с окном храма и помогал петь. С трудом он спел Трисвятое вместе с нами. Я служил в алтаре, он подошел, причастился. Когда причастился, сказал: <В напутие живота вечнаго>.
  Я собрался идти в свою келлию. Пошел и Старец в свою келейку, сказав мне:
- Ты теперь ступай отдохни и быстро приходи, как только рассветет: может быть, ты мне будешь нужен.
Я положил поклон, пошел к себе, немного поспал, проснулся, пришел к Старцу и застал его с отцом Арсением во дворе, под виноградом. Вся нижняя часть его тела опухла. Это была сердечная недостаточность. Отек дошел до сердца.
Старец встал, вышел ненадолго на открытое место и посмотрел ввысь, окинув взглядом все вокруг с одного края до другого. Как будто он все это видел в последний раз, как будто прощался с миром. Затем снова сел и сказал мне:
- Отец, смотри, чтобы рыба у вас не протухла. Ты дашь отцам арбуз, хлеб, сыр и каждому четки. Дай-ка мне мою таблеточку.
- Хорошо, - сказал я.
Я принес и водички, он ее выпил.
- Дитя мое, отведи-ка меня в келлию, есть одно дельце.
Я обнял его, чтобы поднять. Но так как он был сильно опухший, а я совсем слабый, он мне сказал:
- Ты не можешь один меня поднять, позови Бранко.
 Это был могучий телосложением и очень благоговейный послушник-серб, сильно любивший Старца. В тот момент Бранко занимался чем-то в саду напротив. Я его позвал, и он пришел. Мы подняли Старца и, поддерживая, потихоньку отвели внутрь. Подождали снаружи, а затем снова посадили его на скамеечку под виноградом во дворе. Там он мне сказал:
- Дитя мое, что-то я сегодня плохо вижу.
- Старче, даже если бы кто был из железа, то и тогда он не вынес бы того, что ты терпишь. То, что ты теперь не видишь, это пустяки. Все это зачтется тебе как мученичество.
- Да, - ответил он, - правильно.
* * *
Спустя немного времени Старец мне сказал:
- Солнце поднимается, дитя мое. Что же Бог меня не забрал?
 Это же было решение Божие, почему Он медлит меня взять? Солнце все выше, я уже должен был уйти.
Это было последнее посещение лукавого. Как только он увидел, что терпение Старца немного поколебалось, так сразу вцепился в него, словно все время следил за ним. Диавол сказал ему: <Раз солнце уже поднялось, значит, извещение было неверным. Еще протянешь, не умрешь>. Подумать только! Хотя Старец и был исполином и боговидцем, но и он в последнее мгновение подвергся опасности. Лишь только Старец пожаловался, враг в ту же минуту в него вцепился, ему хватило и одной минуты. Лишь только появилась трещинка в стене дома его души, как диавол сразу постарался туда подложить динамит, чтобы взорвать его душу. Потому и подсунул ему помысл: <Ты не уйдешь, будешь дальше мучиться>. Так он хотел подорвать его веру.
Старцу пришлось пережить этот момент слабости, чтобы он не надеялся на самого себя, не полагался на свои силы и со смирением прошел смертный путь. Ведь в тот момент диавол мог бы ему сказать: <Вот ведь, ты раскусил меня, я тебе устроил ловушку, но ты победил меня своей опытностью и своей смекалкой!> И Бог, чтобы удержать Старца в смирении, как будто сказал ему: <Смотри, если в последнее мгновение Я тебя оставлю, то тебя, великого и премудрого в глазах людей, диавол одним лишь ложным помыслом поймает на крючок. Настолько ты никуда не годный, глиняный человек. То, чему ты учил, то и увидел на деле: ты - глина>.
Земля уходила из-под ног Старца. Он желал уйти, потому что страдал и потому что это желание было от Бога. Но он не ушел в тот час, в который рассчитывал. Он думал уйти на рассвете, но Бог восхотел, чтобы это случилось спустя два часа после восхода солнца. Старец не ошибся в предвидении того, что уйдет, он правильно понял извещение от Бога, что уйдет в день Успения. Но Бог дал ему последний урок познания человеческой немощи, урок ненадеяния на себя. <Ты поверил в себя? Поверил, что на что-то способен? Тогда ты будешь бессилен без Моей благодати. Ты не сможешь сделать ничего, сколько бы лет ни прожил, сколько бы опыта ни приобрел. Сила Моя в немощи совершается>. Потому-то святые Божии и были непоколебимы, что сознавали: <Без благодати Божией я бессилен совершить и малейший подвиг>.
  - Старче, - сказал я ему, - так хочет Бог. Он не отменяет Своего решения.
Я видел, как он печалится. Вдруг - сам не знаю, как меня просветил Бог, - я в непроизвольном порыве дерзновенно сказал ему:
- Старче, не расстраивайтесь. Мы сейчас сотворим молитву - и вы уйдете.
Этого Старец и ждал. Он был очень сообразительным, духовным, быстро схватывал даже мелочи. То есть он ждал, каким образом Бог укажет ему, что зеленый свет зажегся. Бог его предуведомил, но до этого мгновения еще не зажег зеленый свет. И я ему сказал:
- Не расстраивайтесь, в последние мгновения у диавола много козней и он все ставит с ног на голову.
Что я ему говорил! Ученик - учителю! Я, мальчишка рядом с этим исполином, в тот момент оказался его благодетелем. Старец, должно быть, подумал: <Этот малой получил извещение от Бога>. Он понял это, и слезы его прекратились. Он меня попросил:
- Вытри мне слезы.
Я их вытер, и Старец сказал:
- Возьми меня и посади возле дверей, позови отцов, пусть они положат поклон и возьмут мое благословение.
- Отцы! Идите возьмите благословение Старца!
Они положили поклон, и он им сказал:
- Разойдитесь по келлиям и молитесь по четкам, чтобы я скончался быстро: я спешу отойти ко Спасителю Христу.
- Я, - сказал отец Арсений, - никуда не пойду!
- И ты ступай, - сказал ему Старец.
- Буди благословенно.
Мы все разошлись: отец Арсений в свою келейку рядом, серб ушел в келлию напротив, отец Харалампий и отец Тимофей - в свою каливу внизу, а я - в мою каливу еще ниже. Там я преклонил колени и начал просить:
- Архангеле, прииди и забери Старца, потому что он больше не может. Раз уж Бог решил, что он уйдет, пусть это будет на час раньше. Нельзя больше медлить, ибо много чего хочет и может сделать нам сатана. Зачем Старцу так мучиться, так задыхаться?
  Лишь только мы все ушли, пришел откуда-то отец Афанасий и сказал Старцу, сидевшему на скамеечке:
- Старче, скит поручил мне сделать сбор пожертвований на престольный праздник, на расходы. Дай мне благословение, чтобы я пошел по монастырям.
- Отец Афанасий, посиди здесь. Позже пойдешь.
- Но, Старче, я не могу! Я должен идти, а то не успею.
- Отец Афанасий, садись, иначе будешь каяться.
- Но я не могу, Старче! Дай мне свое благословение, и я пойду. Я не могу, я должен идти, я не успеваю.
Увидел Старец, что тот не слушает, и тогда внезапно сказал:
- Ох, воздуха! Задыхаюсь!
- Что случилось?
- Возьми картонку и помаши мне!
Конечно, дышать ему было трудно, но в тот момент он не задыхался, он сказал так, чтобы удержать отца Афанасия, ведь потом того мучила бы мысль, что он не оказался рядом со Старцем в его последние минуты, и им овладело бы отчаяние. Только Старцу удавалось удерживать его в рамках. Старец, видимо, подумал: <Теперь, когда меня не будет, если им овладеет отчаяние, кто его остановит?> И чтобы тот не мучился, Старец, снисходя к его состоянию, сказал, что ему не хватает воздуха. Бедный отец Афанасий взял картонку и стал обмахивать Старца - и таким образом Старец его удержал. Дело одной минуты. Несмотря на то что Старец готовился умереть, ум его работал прекрасно.
Отец Арсений, услышав отца Афанасия, вышел из своей келлии рядом, поскольку тот обычно сильно докучал Старцу. Он вышел, чтобы оградить Старца, и начал ругать отца Афанасия:
- Не разговаривай так со Старцем! Не смей так себя вести с ним!
Но лишь только отец Арсений увидел, что Старец, похоже, опять задыхается, он дернул за веревку, привязанную к колокольчику в ка-ливе отца Харалампия внизу. Это служило сигналом в случаях, когда тому и отцу Тимофею было необходимо подняться. Когда отец Арсений отчитывал отца Афанасия, Старец, улучив момент, сказал:
- Отец Арсений, сними-ка мне носки и разотри немного ноги, от этого мне легче, а то они опухли.
  Он хотел, чтобы ему было полегче? Человек уходил! Никогда в жизни Старец так не делал. А сейчас он это сделал, чтобы отец Арсений не видел, что он уходит, ибо тот был весьма прост. Лишь только отец Арсений наклонился - подошел конец.
Старец две-три минуты пристально смотрел вверх, на небо, он, казалось, видел, что кто-то идет. Это, должно быть, был архангел Михаил, который пообещал ему прийти, сказав: <До времени>. Старец попытался заговорить с отцами, сказать им, что он видит: он всегда оставался учителем. Он хотел заговорить, но остановился, словно онемел. Ему не было позволено заговорить в тот час.
Затем он обернулся и, исполненный ясности и невыразимого душевного восторга, сказал:
- Все кончено, ухожу, благословите.
С этими словами он взял за руку отца Арсения, своего неразлучного сподвижника, чтобы приветствовать его в последний раз. Затем приподнял голову вправо, два-три раза спокойно приоткрыл уста и глаза, три раза вздохнул - и все. В здравом уме и ясной памяти предал душу в руки Того, Которого желал и Которому работал от юности.
Но отцы не верили, что Старец умрет. И они не сразу поняли, что он ушел, так как он ушел очень спокойно и в полном рассудке. Поэтому отец Афанасий все еще продолжал его обмахивать, а отец Арсений держал его голову, когда пришли отец Харалампий и отец Тимофей.
Как только отец Тимофей приблизился, так сразу сказал им:
- Остановитесь, старцы. Оставьте его голову. Он умер! Что вы держите его? Кончено! Умер!
Тогда они поняли и послали отца Тимофея сообщить мне и другим. Когда ко мне пришел отец Тимофей, я только прикрыл глаза для молитвы. Не прошло и четверти часа, как Старец сказал нам разойтись.
Это была смерть настоящего святого. На нас она распространила ощущение Пасхи. Перед нами лежал мертвый человек, и была уместна скорбь, но в душе мы переживали Воскресение. И это чувство не иссякло до сих пор. Им всегда сопровождается воспоминание о приснопамятном святом Старце Иосифе.
 

***
 

Старец словно спал. Мы подготовили его тело к погребению, облачили. Но когда мы начали это делать, его тело выскальзывало из наших рук, так как не потеряло гибкости. Монахи и монахини не окоченевают после смерти. Как гибко тело человека, когда он спит, таково и тело монаха после смерти. Он не окоченевает, как мирской человек, тело которого делается как деревянное. Сколько бы часов, сколько бы дней ни прошло до погребения - монах словно спит. Как если бы кто-нибудь спал и его переодевали, переносили и тому подобное, так бывает и с телом умершего монаха. От одного только пострига человек сразу приобретает это свойство, этот характерный и сверхъестественный признак. Почему? Потому что Бог, во-первых, хочет показать, как угодно Ему монашество, посвящение своей жизни Господу, а во-вторых, чтобы удостоверить, что смерть христианина - это сон. Поэтому и места погребения называются усыпальницами. Человек уснул и однажды проснется.
Даже если умрет грешный монах, он делается словно уснувший! Как только человек примет постриг, изменяются естественные телесные свойства. Сколь прекрасно, что Бог показывает нам, как Он любит монашество - девственный, подвижнический, вышеестественный образ жизни! Эта гибкость тела после смерти - сверхъестественное знамение, потому что и монашеская жизнь вышеестественна. Это таинство, потому что ни с кем другим такого не происходит, только с монахом, даже если он монах всего один час. Случается и такое.
 
* * *

о.Ефрем - автор книги

Мы его положили в храме, и на следующий день я служил литургию. Мы ощущали Пасху, у нас было Воскресение, была Светлая Седмица. Скорби не было, была большая пасхальная радость. Так вышло само собой, нарочно мы этого не хотели. Я спросил у одного большого подвижника:
- Отче, почему мы ощутили Пасху, когда преставился наш Старец?
- Это характерное чувство, ощущение Пасхи, извещает нас, указывая на святость человека.
Когда радость закончилась, мы все недоумевали. Когда же посчитали дни, то оказалось, что это случилось на сороковой день. Ведь на сороковой день, по вере Церкви, душа Старца водворилась на своем месте - вот тогда наша радость закончилась. Сорок дней со дня преставления Старца мы чувствовали радость!
Действительно, святые оставляют людям свои мощи как источник радости, потому что они идут на Небо, не подвергаются суду, не испытывают затруднений на мытарствах. Они уладили свои дела с Богом, уладили свои счета, им не грозит наказание. Поэтому-то мы и не печалились. И в течение многих дней чувствовали такую радость, какую не чувствовали никогда при жизни Старца. Конечно, мы ощущали печаль от того, что лишились Старца, но основными чувствами в душе были мир и блаженство. Так возникло некое радостопечалие: радость и скорбь вместе.
Мы знаем, что в миру, когда люди умирают, они оставляют по себе скорбь, горечь, страх, ужас. Люди боятся войти в дом, где есть покойник, боятся привидений ушедших людей и тому подобное. Мы же, напротив, ощущали благодать. Конечно, с уходом Старца мы потеряли великую опору, нашего учителя, нашего отца, нашего, после Бога, хранителя. Но мы знали, что этот редкий для нашего времени человек Божий восходит к встрече с Богом, имея все необходимое для вечной жизни. И это было нашей честью и нашей славой.
На следующий день мы похоронили Старца. Погребение совершилось по его воле в том месте, где он и скончался. Пришли все отцы Нового Скита, ибо он любил всех и его все любили и почитали.
 

 ***

Когда Старец преставился, благословение Божие проявилось у нас не только в радости и блаженстве, но и в способностях ума. Отец Харалампий заметил, что после преставления Старца его ум очень прояснился. На погребение, в числе прочих, пришли два скитских священника, чтобы петь заупокойную службу, поскольку сам отец Харалампий петь не умел. Но тут начал петь и он, и возымел такое глубокое понимание тропарей, что ему трудно было это вместить. После такого он не мог спать два или три дня.
На третий же день, как рассказал нам отец Харалампий, ему было видение: <Я читал Евангелие, а напротив был Старец. Все происходило так, словно я служил литургию. Старец был очень светел, весь в наградах. Он весь сиял. Я читал Евангелие и боялся на него взглянуть. А когда я закончил Евангелие и повернулся к нему, тогда проснулся и пришел в себя. Я сразу подумал, какое же
дерзновение имеет Старец на Небе!>
* * *
Монахиня Евпраксия ясно видела своими собственными глазами Старца Иосифа в тот день, когда он преставился. Он вошел в ее комнату в Салониках.
- Что ты здесь делаешь? - спросила она с изумлением. - Не умер ли ты?
 - Да, - ответил Старец, - но я зашел к тебе попрощаться.
И исчез. Все это - признак его святости.
* * *
 Когда Старец былещежив, он сказалотцу Ефрему Катунакскому:
- Перед тем как уйти, я зайду с тобой проститься.
Тот подумал, что он собирается это сделать прежде своей кончины. Но Старец умер внезапно, и отец Ефрем думал: <Ведь он же мне сказал, что известит меня, прежде чем умрет. Почему он меня не известил?> Прошло тридцать девять дней. Вечером тридцать девятого дня, когда отец Ефрем сидел у себя в саду и занимался рукоделием, делал печати, он внезапно ощутил сильное благоухание и большую сладость в сердце. Он подскочил: <Что это за благоухание?> Осмотрел весь дом, но никто не возжигал фимиам. Тогда он вспомнил Старца и понял, что это он его посетил. Отец Ефрем посчитал дни. Оказалось тридцать девять, канун сорокового дня - того дня, когда Старец водворился на своем месте. Тогда отец Ефрем вспомнил, что тот сказал: <Перед тем как уйти, я зайду с тобой попрощаться>.
 

* * *

о. Ефрем Филофейский

До того как преставился Старец, я выполнял все работы: занимался рукоделием, принимал посетителей, ухаживал за Старцем, помогал ему вести переписку - он диктовал, а я писал. А вместе с этим и литургия каждый день, и бдение. Поэтому я все время чувствовал сильную усталость.
Как-то ночью я пришел к Старцу положить поклон перед тем, как служить литургию. Отец Арсений и Старец, облокотясь на ограду террасы, тянули четочки, было уже за полночь. Стояло лето. Я устало присел на землю.
- Почему, - сказал Старец, - ты сидишь на земле?
- Устал, Старче.
- Гм... Да, действительно, ты устал, малыш. Сильно устал. Я знаю, что много нагрузил на тебя. Но потерпи немного, еще несколько дней. А когда я уйду и обрету дерзновение пред Богом, я пришлю тебе мешок благодати. Не грамм и не килограмм, а целый мешок я пришлю тебе оттуда.
 - Благодарю, Старче.
Прошло около двух месяцев, как Старец ушел из этого мира. Я был с отцом Тимофеем, которого Старец мне оставил послушником. Он попросил меня:
- Старче, благослови сегодня вечером пойти в Карею. Что-то зубы у меня разболелись, пусть мне там их подлечат.
- Ступай.
 Когда отец Тимофей ушел, я остался один, совершенно один. И присел на террасе, там, где преставился Старец. И вдруг ощутил большую сладость внутри. Это было прологом того, что совершится нечто весьма серьезное. Я почувствовал в себе то, о чем говорит авва Исаак Сирин: <Когда должно совершится рождение Христово в сердце человека, то как жена ощущает взыграние младенца прежде его рождения и знает поэтому, что он жив, так и человек по взыгранию благодати чувствует, что в его душе родится Христос>.
Обычно мы этого не чувствуем, это случается редко, с редкими людьми. Но теперь я чувствовал это и переживал. Я сказал себе: <Что происходит? Кажется, это взыграние благодати Святого Духа. Что сейчас будет? Пойду-ка я в свою келлию и закроюсь там>.
Я не успел уйти. Пришло такое благословение Божие, такая благодать Божия, такое блаженство благодати и сладость! Это не то, что называют <Святым Духом> пятидесятники, которые на самом деле беснуются. Мой ум стал ангельским, душа моя преобразилась, и слезы от радости потекли ручьем! Сердце источало воду, бегущую в жизнь вечную. Я и шага не мог ступить. Я присел на той террасе и облокотился на ограду, чтобы не упасть вниз.
Я мог смотреть только на небо, хотя, конечно, глядел я не на это небо. Умные глаза моей души глядели в глубину Небес. Я чувствовал в своей душе неизреченное счастье, великое блаженство. И оттуда, с Небес, как через воронку по трубке, Бог вливал в мое сердце Свое блаженство. Снисходили знания, многие знания, веселье, сладость, восторг. Из глаз лились слезы. Я прямо с ума сошел. <Что за благодать Божия!> - говорил я себе.
 Не знаю, сколько времени я был пригвожден к тому месту и не мог уйти, пока благодать немного не отошла. Тогда я смог потихоньку пойти в келлию. И когда все это чуть ослабло, я взял ручку и стал писать. Под внутреннюю диктовку я записывал дарования Святого Духа. И позже послал это одной монахине. Тут пришел ко мне помысл: <Это тот самый мешок Старца! Это извещение, что Старец обрел дерзновение пред Богом!>
Видите, как благодать Божия посещает человека, когда он имеет послушание? Естественно, чему еще мы могли научиться у Старца? Мы научились оказывать совершенное послушание. Не только телесное, но прежде всего духовное. Не могло быть такого, чтобы Старец сказал что-нибудь, дал какой-нибудь совет, а мы не исполнили бы это на деле. Для нас простые наставления Старца были заповедями. Мы не говорили: <Да ладно, ничего страшного>.
 Старец - великий святой. Христос сказал апостолам: Лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду Утешитель не придет к вам; а если пойду то пошлю Его к вам (Ин. 16, 7). Вот так в малом, в случае со Старцем, и исполняется Евангелие. Таковы дела Божии.

Источник