Отбыв наказание и выйдя из изолятора, монашки снова очутились в лагере. Большинство из них опять отказалось от работы.
Получая в день по 300 грамм хлеба без приварка, они находились в крайне тяжелом положении с питанием.
Правда, некоторые сочувствовавшие им лагерники, с большим риском для себя (за оказанную монашкам помощь наказывали 5 годами дополнительного срока) помогали им, но эта помощь не могла быть достаточной.

Некоторые из монашек не работали только по воскресным дням, в рабочие же дни шли работать в швейные цеха, чтобы подкрепить себя и отказчиц-сестер. В числе этих монашек находилась и монашка тетя Маша, как ее называли заключенные, которую можно было часто видеть в женской бригаде «ручников» на пришивке пуговиц.
Она легко выполняла свою норму, ловко работая руками и зубами, откусывая нитки от пришитых пуговиц.
Она всегда вела беседы с другими рабочими и не страшилась никаких угроз...
— Для нас лагерь — как монастырь, — говорила она, — только в монастыре мы имели послушание от игуменьи, а здесь имеем от Самого Бога.
То, что Ему угодно, мы делаем, а что Ему противно, мы не можем делать, если бы даже НКВД нас и расстреляло.

На Рождество мы пошли славить Христа, потому что это было для Него и от Него, хотя за это нас и наказали изолятором...
Мы им ничего плохого не творили, а только прославили Христа. Они же очень рассерчали на нас и пригрозили смертью.
Это нас не может остановить, ибо кто постыдится Его, того постыдится Сын Человеческий на Страшном суде Своем...
А вот приближается святая Пасха, Светлое Христово Воскресение — разве мы сможем не воздать славу Воскресшему?
Пусть наши выступления называют «поповской вылазкой» и чем угодно, но мы свое будем делать. Для этой цели мы и попали сюда.

Так говорила тетя Маша. И так случилось. И действительно, это была очень смелая «вылазка».
Рано утром на первый день Пасхи, когда ночная смена ещё не сменилась, а дневная только собиралась вставать с постели, — на лагерной площади, под самым носом у НКВД, вдруг раздалось громкое и стройное пенье «Христос воскресе из мертвых».
Заключенные пробуждались и недоумевая спрашивали:
— Или мне снилось, или в самом деле поют церковные напевы?

А после обеда того же дня состоялось богослужение и под открытым небом, среди бараков, торжественно зазвучали пасхальные песнопения.
Рассвирепевшие энкаведисты внезапно окружили участвовавших в богослужении, схватили их и опять отправили в изолятор.
Их вели парами, под усиленным конвоем, а они, радостно возбужденные, медленно двигались сквозь тысячную толпу лагерников и тихо продолжали петь.
Лагерники шумели и волновались. Некоторые смеялись над ними, другие удивлялись их бесстрашию и восхищались их пением, иные, снявши шапки, благоговейно провожали их одобрительными взорами.
Иные — урки — сквернословили:
— У, фанатики, мракобесы, белогвардейцы!
— Святую крестьянскую Русь повел на муки большевизм! — говорили другие.
— Христианство входило в мир через Голгофу и сонмы мучеников и выйдет оно из него таким же путем! — высказывались третьи.

Многие, наблюдавшие это величественное шествие, плакали и быстро уходили в бараки.
А они, дерзновенные, шли медленно и радостно к воротам изолятора, продолжая петь слова о всепрощении и любви, о пасхальном ликовании и открытых дверях рая.
Дорогою ценою пришлось им заплатить за это: две недели предварительного пребывания в изоляторе с избиением и издевательством над священником, а затем им было предъявлено новое обвинение — в организации контрреволюционной группировки и поповско-кулацкой агитации среди лагерников.

После их отпустили в лагерь, и тетя Маша снова явилась в бригаду «ручников», измученная и потемневшая от голода и лишений, но по-прежнему скромная, кроткая, улыбавшаяся сияющими глазами.
— Самая высокая и благородная смерть — это смерть за Христа, — говорила она, — и мы должны молить Его, чтобы Он сподобил нас принять её с достоинством и смирением.
— И вам не страшно, тетя Маша, так поступать? Ведь могут вас расстрелять? — задавали ей вопросы заключенные.
— Страшно, пока не переступили его, этот страх, а как только перешагнёшь и решишься на всё, — тогда ничего не страшно!
Свои мысли она всегда облекала в простые и ясные предложения, пересыпала их церковно-славянскими словами, а рассказы свои насыщала живыми образами, глубоким смыслом и какой-то еле уловимой грустью.

...Годы, проведенные мною в советских тюрьмах и лагерях — это лучшее время в моей жизни.
Очистительная сила страданий, которые мне пришлось пережить в узах, и наблюдения над соузниками моими открыло мне то, что было для меня недоступным, и чего я не знал...
НКВД — это чистилище душ человеческих. Из него можно выйти или обновленным и переплавленным или сгоревшим и погибшим.
Из многих тысяч узников, — с которыми мне пришлось встречаться в заключении, одни остались верны своим убеждениям, другие «перековывались» или духовно погибали.
Сопротивление в ГУЛАГе. Бунт, восстание, побег. Часть 1.Только урки и «перекованные», из которых НКВД вербовало себе сексотов и лагерный «актив», Пасхальное выступление монашек встретили враждебно и с насмешками.

А какая это была Пасха!
Если из-за одного православного пасхального Богослужения многие из сектантов возвращались снова в православие, то ради тех переживаний, которые мы удостоились испытать в первый день Пасхи в Яе, можно было бы еще не раз получить срок и стать заключенным Сиблага!
Находясь в советском заключении в качестве религиозного узника, можно постигнуть мистический смысл победы воскресшего Христа над силами зла.

Опыт — великая и страшная вещь.
Великая — если он идёт по истинному пути и страшная — если блуждает на распутьях.
В скорби, в искушениях и душевных невзгодах можно было коснуться величайшей тайны Воскресения Христова и значения слова «Пасха».
Разве вы не помните своего детского трепета и радостного ожидания этого великого дня?
Разве вы никогда не переживали несказанного величия Пасхальной Заутрени?
Нет, если вы даже атеист, — вы не сможете пройти мимо этого творения человеческого духа.
А если остановитесь и приобщитесь к нему, даже как обыкновенный зритель, память ваша никогда не забудет его.

В день Пасхи все «религиозники» нашего узилища были объединены одной радостью во Христе: старообрядческий епископ и православные священники, монашки и миряне, католики и лютеране, баптисты и пятидесятники.
В едином порыве, в одном духовном торжестве прославляли Бога.
И не было в нашем лагере в этот день ни Пасхальной Заутрени с торжественным звоном колоколов, ни праздничных нарядов и пасхальных яств.
Даже было больше работы и суеты, чем в обыкновенные дни.
И больше, чем обычно, следило за «религиозниками» НКВД.
Но Пасха была, озарённая безмолвными сибирскими звездами и нашими скорбями! И присутствие среди нас Воскресшего!

Петрус К. "Узники коммунизма"