Записки Дон Кихота

Экономика — слово, обозначающее некую таинственную и всемогущую реальность в мире человеческих отношений. В газетах и на телеэкранах: «рентабельность», «конкурентоспособность», «инвестиции». На кухнях и в курилках: «сколько стоит?», «где взять денег?», «одолжи на месяц»...


Готов вместе с Настасьей Филипповной согласиться с мыслью Лебедева о том, что «мы при третьем коне вороном, и при всаднике, имеющем меру в руке своей, так как всё в нынешний век на мере и на договоре, и все люди своего только права и ищут: „мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий“... Но... за сим последует конь бледный и тот, коему имя Смерть, а за ним уже ад...» (Ф. Достоевский. «Идиот»). Лебедев, как известно, был специалист по части толкования Апокалипсиса. Уникальность этого литературного персонажа требует отдельного, специального разговора, что мы и сделаем в своё время. Сейчас же вернёмся к нашей теме и к нашему миру, где всё, вплоть до калорий, растраченных в любви, подсчитывается и переводится в банковские знаки.

Экономика холодна, как межзвёздные пространства. Имея вид науки бесспорной, не терпящей возражений, экономика претендует на управление жизнью человечества в одиночку. Ей не нужны помощники в лице морали или метафизики. Она сама, опираясь на свой ум, свои вычисления и свою целесообразность, осмеливается диктовать жизни условия. Кому рожать детей и сколько рожать, а кому вовсе не рожать и стерилизоваться. Кого лечить и спасать, а кого не лечить, поскольку дорого и бесполезно. С кем воевать и с кем разделять сверхприбыли, а кого оставить без работы и обречь на эмиграцию или попрошайничество. Для всех этих явлений у экономики есть своя холодная аргументация. Если вы хотите стать убийцей миллионов, но не хотите сесть при этом в тюрьму, обоснуйте своё людоедство экономически. Это дело испытанное. Люди ему верят.

«Помилуйте, — вскричит стеснённый человек, — но это бесчеловечно!» — «Зато экономически оправдано, выгодно и, значит, неизбежно», — ответят ему. Миром, дескать, правит экономика, а у неё нет ни чувства сострадания, ни прочих сантиментов.

Всё это ужасно и привычно, но не утрачивает ужасности из-за привычности.

Я согласен показаться похожим на Дон Кихота Ламанческого, согласен и на неизбежные в этом случае насмешки, но всё же скажу то, что думаю.

Без нравственности и религиозности экономика не имеет права на существование. У человека, пользующегося экономикой как инструментом, должна быть высокая цель и положительный нравственный идеал. Иначе выстроенные им системы будут безжалостно пережёвывать живых людей, не делая исключений для самих изобретателей системы. Как там говорил драгоценный Лебедев: «Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству! Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основания поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было...»

Это было сказано по поводу промышленного шума в человечестве, в котором одни видели залог будущего счастья, а другие — залог будущего людоедства. (См. роман «Идиот», часть третья.)

Мечту о создании земного рая на основе эгоизма и экономических законов разрушила сама история. Но веру во всемогущество денег ещё предстоит разрушить. И ещё смелее и активнее следует восстать против выдавливания морали из области денежных отношений, ибо экономика — это не просто сфера действия морали. Это — сфера проверки морали на предмет её наличия или отсутствия.

Капитализм, как известно, родился и развился в протестантской среде. Католику с его упованием на благодать и ожиданием Царства Небесного, равно как и православному человеку, прибыль не нужна. Сытость желанна, покой нужен, здоровье не помешает. Но прибыль — не нужна. Капитализм — это огромное количество энергии, накопленной для Небес, но растраченной протестантизмом ради земных целей.

Отнюдь не желаю ругать швейцарских часовщиков и английских мануфактурщиков. Хочу лишь сказать, что из-за спины экономического преуспеяния выглядывает религиозное мировоззрение. Оно же выглядывает и из-за спины экономической отсталости. Надеюсь, понятно, что в первом и во втором случае это будут разные мировоззрения, хотя оба — религиозные.

Тот протестантизм, из чрева которого выползли капиталистические отношения, был явлением горячим и молитвенным. Отцы новых экономических систем молились Богу, не расставались с Библией и были неприхотливы в быту. Нынче всё это — вчерашний день. Сегодняшний капитализм сделал возможным выпуск таблеток, которые никого не лечат и даже не создавались с целью кого-то лечить. Они произведены, чтобы впихнуть их в потребителя при помощи рекламы и прочих манипуляций с сознанием и получить прибыль. Всё! И так — во всех сферах хозяйствования. Это и есть то, о чём говорил Лебедев: превращение благодетелей человечества в людоедов и приближение четвёртого коня, бледного (см.: Откр. 6, 6–8).

Православие никогда не раскроет уст, чтобы проповедовать труд ради прибыли. По крайней мере, только ради прибыли. В этом смысле мы всегда будем отставать, проигрывать в экономических состязаниях и соревнованиях. Но Православию есть что сказать человеку о труде, о законном заработке, о хлебе насущном.

Например, можно сказать о том, что в труде есть наслаждение. Есть у столяра удовольствие, которое не известно Ангелам. А именно — ощущать теплоту выструганной тобою доски и видеть, как в твоих руках разрозненные куски дерева превращаются в табурет, в стол, в детскую игрушку. Мастер и ремесленник отличаются друг от друга степенью любви к своему делу.

Православие — вера восточная. А Восток — дело тонкое, и там всегда было полно людей, которым деньги нужны не для того, чтобы их было больше, а лишь для того, чтобы в доме не закончилась мука и масло. Если западная душа суетится и мечется, если ей всего мира мало, то Восток доволен тем, что есть. Он благодарен, и ему хватит.

Самое красивое место на земле — это православный монастырь. Там трудятся, но не ради прибыли, а ради общего блага и для того, чтобы не быть праздным. Чувствуете разницу? Один трудится, чтобы тратить на удовольствия. Другой трудится потому, что ни о чём, кроме прибавочной стоимости, думать не умеет. Монах трудится, чтобы смирить себя, чтобы хлеб даром не есть, чтобы быть для других полезным, наконец, чтобы иметь возможность нуждающемуся брату помочь. И сама природа платит монахам благодарностью. Вода в монастырских колодцах вкуснее, чем в колодцах соседних сёл. Цветы в монастырях цветут краше и пахнут лучше, чем в любом саду. И яблоки монастырские вкуснее, чем у Мичурина, а хлеб душистее, чем на столе у царя Соломона.

Трудиться, чтобы есть. Трудиться, чтобы разбогатеть. Разбогатеть, чтобы не трудиться. Разбогатеть во что бы то ни стало. Украсть украденное, ограбить грабителя, украсть у того, кто украл украденное. Полный кошмар и глубина безумия.

Я сегодня ел, и дети мои сыты. Солнце так роскошно садится и гаснет в море. Сколько мне лет? Впрочем, какая разница? Разве не вечность впереди?

Господи, как много беды пришло в мир вместе с экономической грамотностью.

Отрок