Каждый Великий пост с улыбкой вспоминаю одну презабавную историю, произошедшую со мной лет шесть тому назад, когда я был еще диаконом, а моя жена ждала первого ребенка. Однажды, где-то в середине поста, нам довелось перекусить в большом кафе в центре города, поскольку у супруги разболелся желудок и ей было необходимо что-нибудь срочно съесть. Беременные они такие – им вынь да положь.


Взяв себе чай, а беременной диаконице суп-пюре с какой-то закуской, я отправился за столик и вскоре было расслабился, с удовлетворением констатируя, что муки токсикоза почти оставили мою благоверную, как тут же тревожно зазвонил телефон. Звонили из епархиального управления: секретарь взволнованным и смущенным голосом рассказывал о том, как только что в епархию позвонила женщина и, требуя соединить ее с правящим архиереем, разгневанно сообщила, что «диакон Димитрий Фетисов во время святаго и Великаго поста публично покупает и ест мясо, коварно вводя в соблазн окружающих». 

«Ты уж, пожалуйста, публично-то не покупай и не ешь, а лучше дома, если уж приспичило», – то ли в шутку, то ли всерьез сказал отец секретарь. Успокоил, что сейчас-то дело замяли, пообещав благочестивой рабе Божией казнить меня четвертованием, но в другой раз, ежели подобная история дойдет до архиерея без редакции людей, могущих за меня поручиться, может случиться скандал со вполне серьезными последствиями.

Вдоволь повеселившись над «публично покупает и ест» и художественно представив себе, как бы это могло выглядеть, я взгрустнул: так вот и живешь, как Штирлиц, – под колпаком у Мюллера, не зная, где можешь провалиться и в чем тебя, в меру своей испорченности, могут заподозрить те, кому ты с амвона раскрываешь душу да еще и вместе молишься: «Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего»…

Как же это взаимосвязано – видеть свои согрешения и не осуждать брата, а тем более, вместе с осуждением, не домысливать. Если первое – «зрети своя прегрешения» – соблюдено, то второе придет само собой, поскольку если видишь свои грехи, то, скованный ужасом от лицезрения обитающих в душе «гадов, ихже несть числа», и «животных малых и великих» (Пс. 103: 25), уже не будешь способен отвести взор от этой печальной картины и обратить внимание на что-то постороннее.

Это как если болеть раком легких и, соответственно, считать больных хроническим насморком счастливыми людьми, не ведающими, что такое настоящая болезнь и страдание. Ведь если поразмыслить, все мы больны грехом в той или иной степени. Грешник, то есть каждый из нас, инфицирован ею – болезнью, – и она ждет лишь благоприятного момента, чтобы расцвести во всей своей «красе». Поэтому-то смотрящий на женщину с вожделением – прелюбодей в Очах Божиих (см.: Мф. 5: 28), а ненавидящий брата своего – человекоубийца (см.: 1 Ин. 3: 15), и кто может дать гарантию, что из потенциальных прелюбодея и человекоубийцы мы никогда не перейдем в реальные?

Размышляя так, невольно начинаешь снисходить к ближнему, ведь на его месте, в его обстоятельствах у меня всё могло бы быть так же и, скорее всего, даже хуже. О чем думает священник, принимая искреннюю и горячую исповедь тяжко согрешившего? Да, думаю, примерно у всех одинаково: пытаясь молиться, слушая подчас страшные грехи, с ужасом понимаешь: Боже мой, да ведь это всё и во мне живет… Вот только гнойник еще не разбух и не вскрылся, спасительно очищая рану, а так всё то же самое, только мельче и оттого гаже, да пока еще, в отличии от несчастного грешника, без раскаяния…

Мне кажется, что человек кающийся, включив фантазию, не стал бы осуждать даже того чиновника, которого посадили за взятку. Ведь подробно зная свою испорченную природу, уже, наверное, не дерзнешь зарекаться даже от такого банального и отвратительного поступка, как взятка, или гневная грубость, или сильное преувеличение какого-то события, граничащее с клеветой.

Если быть честными с самими собой и следовать покаянному духу святоотеческого учения, мы, раскаиваясь, должны понимать, что с достаточно высокой долей вероятности и при определенных обстоятельствах каждый из нас в какой-то степени взяточник, вор, прелюбодей, убийца, завистник, развратник… И там, где говорится о таких людях, там, отчасти, говорится и о нас, признающих свою природу поврежденной не только первородным грехом, но и своим собственным худым произволением.

Светскому человеку, пришедшему в храм и впервые явственно прочувствовавшему всё это (что, наверное, и является непосредственным моментом вхождения в Церковь), становится необыкновенно грустно от такой печальной картины… Но ведь, с другой стороны, это и радостно, так как если мы понимаем вышеизложенный драматизм хотя бы отчасти, то покаяние – оно, судя по всему, уже немного началось, и обоняние кающимся собственной душевной нечистоты происходит именно из-за того, что рядом с ним разливается благоухание от реального и близкого присутствия Христа Спасителя.

Наверное, завет, данный Господом преподобному Силуану Афонскому: стараться «держать свой ум во аде и не отчаиваться», – он как раз об этом: важно сознавать свою глубинную поврежденность, уже не обращая при этом внимание на недостатки ближнего, и, не отчаиваясь, надеяться на безмерное милосердие Божие, сильное даже после нашей смерти докончить начатое нами покаяние, восполнив Своей благодатью наши недостатки.

Вспоминая, как я постом «публично мясо ел», мне уже не хочется осуждать ту добрую женщину, которая, судя по всему, руководствуясь благими побуждениями, хотела сделать как лучше и оттого позвонила с этой нелепой и сильно преувеличенной жалобой в епархию…

Впрочем, признаюсь себе честно: закончись эта глупая история серьезным наказанием типа запрета в священнослужении или даже только обещанием такового со стороны архиерея, не могу четко и искренне представить себе свою нынешнюю снисходительную улыбку по данному поводу и совершенное непамятозлобие по отношению к той непомерно бдительной даме…

А ведь это – памятозлобие – еще хуже, чем действительно постом «публично» съесть мясо, так как указывает на то, что грехи свои человек пока еще не осознал и в полной мере покаяние в нем не совершилось.

 

Священник Димитрий Фетисов