«Прощеное воскресенье» — из года в год для тех, у кого «Бог в душе», кого еще называют «захожанами» храмов Божиих, приближение этого дня служит поводом для насмешек над людьми воцерковленными. Дескать, что за формализм и фарисейство — просить прощения не «от души», а «по уставу», причем у всех подряд, находящихся в этот день в храме на вечерней службе, у знакомых и незнакомых… И из года в год батюшки с амвонов увещевают прихожан, насколько-де обычай этот хорош и полезен, и как необходимо войти в Великий пост, предварительно примирившись с обидящими нас и обиженными нами…

Само понятие прощения у нас чаще всего ассоциируется именно с прощением личных обид и носит, так сказать, частный, психологический, «душевный» характер. Для человека маловоцерковленного, приступающего к осмыслению и исполнению Христовой заповеди о прощении, этот психологизм как бы априори доминирующ. Помню себя самого: много лет назад, только-только став священником, я впервые стоял вечером этого воскресного предпостного дня с крестом в руке на амвоне в окружении братий-сослужителей, а передо мной была огромная масса людей, наполнивших собор…

Все они подходили по очереди ко кресту, кланялись мне и говорили: «Простите меня!», а я от смущения не знал, куда глаза девать, крест выскальзывал из потной ладони, я что-то невнятно бормотал и не мог в ответ вымолвить положенного: «Бог простит, и я прощаю»: ведь большинство этих людей были мне совсем незнакомы, и происходящее напоминало мне, как и помянутым мной выше «захожанам», некий спектакль, роли в котором я не выучил и смысла которого не понимал… Когда я потом поделился своим смущением одним из старших священников, тот добродушно сказал: «Смущение — это оборотная сторона нашей гордыни… Ничего, Бог даст, потом все поймешь!»

Не единожды я пытался представить, как прощались друг с другом в древности египетские монахи, со времен которых, собственно, и утвердился в Церкви богослужебный чин прощения. Эти люди явно просили друг у друга прощения не формально, и сантиментам тут места не было («сентиментальный подвижник-аскет», по-моему, звучит нонсенсуально) — они уходили на период поста глубоко в пустыню, в места чрезвычайно опасные и неблагоприятные для человека, прощались всерьез и не чаяли, вернутся ли живыми, увидят ли снова друг друга в этой жизни…

Если отставить в сторону акцент на «душевном», то само народное выражение «прощеное воскресение» окажется чрезвычайно точным: без прощения не может быть и воскресения мертвых и жизни будущего века, которых мы, христиане, так чаем, ежедневно повторяя Символ веры. Человек предназначен к вечной жизни, смерть — результат грехопадения — не окончательная трагедия, Господь сделал так, что она для нас в этой самой жизни — лишь этап. Смерть — трагедия, да, но пере-живаемая, преодоленная Самим Христом и долженствующая быть преодоленной — нами, вошедшими в общение с Ним.

Мы все связаны друг с другом — связями любви ли, связями ли — вражды или обиды, взаимонетерпимости и осуждения… Мы в глубине души надеемся, что наши враги (что бы мы ни имели в виду под словом «враги» — враги лично наши, нашей Церкви, нашей родины, нашего круга единомышленников), все те, кто нам в сем земном странствии тягостен, немил, докучен, кто обидел нас или кого обидели мы лично, кого мы осуждали или ненавидели заочно — все эти люди могут быть исключены из нашего поля общения по принципу «с глаз долой — из сердца вон». Время, которое «лечит», земные расстояния и границы, а тем паче всесильная смерть — наконец избавят нас друг от друга, от необходимости дышать одним воздухом, стоять на одной земле, помнить о существовании друг друга…

И только вдумавшись во все, что сказал нам Христос Господь, во все, что Он сделал для нас и заповедовал делать нам, Его ученикам, мы понимаем: нет, друг от друга нам не избавиться, связи, созданные между нами в жизни, не сделать небывшими. Ведь если мы все ждем жизни будущего века и Царства Божия, то должны помнить, что ничто нечистое в это Царство не войдет, греху нет в нем места. Все узлы отношений рано или поздно должны быть развязаны, в сей ли временной жизни, после ли смерти. И развязаны одним-единственным образом: в любви.

Всякая вражда, всякое недоброе чувство, всякий камень за пазухой — всё должно быть изжито. Не успеем изжить, подвергнуть покаянию, милости, омыть слезами примирения — здесь, значит, вместе со всеми, с кем были так или иначе связаны в жизни, предстанем пред лицом Божиим — на Страшном, то есть великом, суде. И не зря в евангельской притче Господь нам напоминает, что это суд не только и не столько Божий, сколько — человеческий: к Богу мы относимся так, как относимся к людям…

Не Бог будет нас обвинять на суде — мы сами всё поймем о себе на этом суде, всплывут все наши неразвязанные узлы в отношениях с ближними, и мы должны будем или взаимно простить друг друга в любви, или (свободу выбора у нас ведь никто не отнимал) снова — «с глаз долой» — отвернуться и уйти, уйти от этих ближних и от Бога, уйти с суда, не оправдав своих врагов. А значит — не оправдавшись и сами…

Древние египетские монахи, прощаясь и прощая друг друга по «гамбургскому счету», перед лицом пустыни, смерти и суда, понимали всё это очень хорошо. Понять это чрезвычайно необходимо и всем нам. Прощеное воскресенье для нас — не просто «обычай», это настоятельное напоминание о том, ради чего мы живем, сверка по компасу пути, которым мы идем. Напоминание о том, что нас без наших ближних, неважно, насколько они сию минуту близки или далеки, милы или противны нашему отягощенному страстями сердцу, не бывает, потому что главную заповедь Божию, заповедь о любви, в одиночку исполнить невозможно. 

Правмир